Чагин

Сменить Ангару на Неву, зелень улиц — на камень проспектов,
Ветхих наличников тишь — на полуденный с крепости выстрел,
Буйную волю Сибири — на тесный порядок Европы.
Бросить, с вокзала звоня, двугривенный в щель автомата,
Граду сему возвестить о счастливом прибытии: здесь я!

Да, Ника, дорогая, всё хотел спросить: ты не знаешь, почему Исидор уехал именно в Тотьму?

22 апреля

Ника — Павлу

Всё очень просто. Однажды я рассказала Исидору и Вере, что в детстве часто бывала у бабушки в Тотьме. Почти каждое лето. Что-то в этом рассказе Исидора зацепило. Может быть, название.

Бабушка любила повторять сказанное якобы Петром: Тотьма — то тьма. По ее словам, Петр стоял, скрестив руки на груди, задумчив. Бабушка говорила это особым, я бы сказала, свидетельским голосом.

— Моя бабушка видела Петра Первого, — сообщила я одноклассникам в сентябре.

Это было, кажется, во втором классе.

— Круто! И что же он ей сказал?

— Тотьма — то тьма!

— И всё?

Всё. Я лишь пожала плечами. Разве этого мало?

Тотьма — то тьма, с удовольствием повторял Исидор (скрещенные руки, задумчивость). Он сразу усвоил, как произносятся подобные вещи.

Иногда просил, чтобы я рассказала еще о Тотьме. О нашем с бабушкой доме.

— Дом наш стоял на речке Пёсья Деньга…

— Волшебное название! — восхищался Исидор.

Я рассказывала, как хорошо нам с бабушкой жилось на Пёсьей Деньге. О храмах-кораблях рассказывала — как на одном из них покосился крест, лет сто назад. А может, при Петре еще — от его обидных, в общем-то, слов как не покоситься? И тогда кто-то из наших предков — Григорий… нет, Георгий — в бабушкиных рассказах эти имена чередовались… Короче говоря, он вылез на купол, дополз до креста и поправил.

Могла бы это нарисовать. Вид сверху: выступающая из купола скоба, схватившаяся за нее жилистая рука и глаза, устремленные к кресту. Парень, конечно, испытывает страх, но присутствия духа не теряет. Там, внизу, десятки задранных голов. Если сорвется, то меня не будет.

Нарисую, пожалуй. От человека кроме этого случая ничего не осталось — даже, по сути, имени, а звездный час его врезался в семейную память.

Тотьма.

Когда мои сведения об этом сказочном месте истощились, Чагин стал разыскивать их самостоятельно. Ежедневно он сообщал нам что-то новое. С каждым таким рассказом крепла его уверенность в том, что если где-то и можно жить, то, пожалуй, только в Тотьме.

Я хотела было напомнить Исидору, что он там даже не был, но промолчала. В конце концов, неизвестная мечта всегда привлекательнее известной, и это неудивительно. Удивило другое.

В какой-то момент Чагину пришла в голову мысль нам втроем поехать в Тотьму. Он предлагал добраться до Вологды поездом, а оттуда нанять машину с шофером. Вера только улыбалась и качала головой. Она считала это чистой фантазией, но Исидор не сдавался. Троянские планы Шлимана, говорил Чагин, тоже называли фантазией, а он взял и нашел Трою. Сам Исидор всю жизнь мечтал о Вере — разве это не было фантазией? А теперь они вместе.

22 апреля

Павел — Нике

Ника, девочка моя, а ведь события, которые меняют нашу жизнь, — они всегда начинаются с фантазии! Да, это можно назвать фантазией, но можно — предвидением. Важно уметь видеть то, что пока еще за горизонтом.

А знаешь, какой сегодня день? День рождения Ленина. Это я к тому, что фантазии бывают не только хорошими. Но меняют жизнь — тут Чагин прав.

Ужасно мне понравилась твоя картинка, с крестом и куполом. Я ее уже вижу — в твоей особой манере. С набухшими венами рук, натягивающими кожу суставами, а внизу — открытые рты зевак. Нарисуй это, ладно?

У меня над столом висит твой «Архивист». Я всегда воспринимал его как шутку — деформированные черты лица, диковатый взгляд, — а сейчас вдруг заметил портретное сходство с собой и Исидором одновременно. Я не ошибаюсь? Если нет, то что хотел сказать художник? Что все архивисты похожи? Что исследователь уподобляется исследуемому — при большой, разумеется, увлеченности работой?

Что ты вообще сейчас рисуешь, радость моя?

25 апреля

Ника — Павлу

Что рисую? Так, разное. Но вот, помнишь, я говорила тебе о книжке, где Фонтанка впадает в Лету? Мне захотелось это нарисовать в память об Исидоре, который мечтал о забвении.

Сделала несколько эскизов. На первом почему-то — слияние Фонтанки и Невы. У меня там водовороты неслабые, пена на гребнях волн, таких на реках даже и не бывает. Ну, типа того, что очень разные это стихии, непросто им соединяться. И Исидор на берегу.

Смотрю на это художество — Фонтанку вижу, Неву вижу, а Лету — нет. Нет смены измерений. Ну, и Исидор — маленький, как Чижик-Пыжик. На Фонтанке водку пил.