Чагинск

— Там брод. Старую дорогу размыло, теперь в Заингирь через брод ездят.

В Заингирь через брод, звучит как название.

— Хазин, а зачем ты в фотографы пошел? С косоглазием-то?

— А ты спроси у Витеньки! — продолжал Хазин. — Он у нас любитель горгулий…

В августе Федька решил лезть на телевышку и купил четыре бутылки пива. Мы пришли на вышку вечером.

На стуле перед пультом операторской стоял фикус в горшке, смотритель грустил на диване, пил из кружки чай, курил и читал журнал. У подлокотника лежали журналы, несколько стопок, перевязанных синей изолентой.

Смотритель взял пиво, тут же выпил бутылку и выдал ключ от двери в технический отсек, выдал лестницу с крюками и посоветовал вверх не торопиться. А еще выше второй площадки подниматься не сметь, а если какой идиот расшибется, то он не виноват и скажет, что сами просочились, и вообще, на вышке не дурковать и не гадить.

Вышку не подсвечивали, на самой верхушке горели красные огни, они словно висели в пустоте, образуя косой ромб, а еще я заметил, что они слегка покачиваются. С улиц Чагинска вышка смотрелась не толще карандаша; здесь, у основания, она показалась огромной, она опиралась на бетонные блоки ростом с бабушкин дом каждый и гудела — то ли от электричества, бегущего вверх по черным кабелям, то ли от натяжения металла, а может, от ветра в фермах.

У меня от этого гудения заныли зубы, а в волосах у Кристины вспыхнули розовые искры. Кристина рассмеялась и попробовала согнать их рукой, искры защелкали, а волосы встопорщились, отчего Федька немедленно сказал, что Кристина стала похожа на ехидну.

А Кристина посоветовала Федьке заткнуться, потому что сам он похож на свинью. Федька хрюкнул, поднял деревянную лестницу и стал ловить крюками низ лестницы железной. Со стороны это выглядело странно — Федька словно танцевал в обнимку с лестницей хромой вальс. Я не стал ему помогать, впрочем, Федька справился.

Он полез первым, я за ним, Кристина последняя. Кристина оказалась самой умной — надела куртку. Я, как и Федька, лез в футболке.

Почти сразу выяснилось, что взбираться не так уж легко. И хотя вокруг лестницы имелась защита из гнутых арматурин, но страшно все равно было, и я, перехватываясь за очередную ступень, сжимал пальцы слишком сильно. От этого продвигались медленно. К тому же Федька то и дело останавливался передохнуть.

По рассказам, со второй площадки уже просматривалось Коткишево, во всяком случае, должно было, но я, сколько ни вглядывался, не замечал на юго-западе огней, словно село растворилось.

Кристина сказала, что в Коткишево работает магазин, где все продается еще по старым ценам, а Федор сказал, что в Коткишево живет его брат-дебил.

С третьей площадки можно было увидеть Салтаново. Мне не хотелось на третью площадку, я чувствовал, что вышка покачивается, и предполагал, что на следующей площадке покачивание усилится. Я, пожалуй бы, соврал, что растянул запястье на левой руке, но Федор опередил со своим плечом, сказал, что подорвал плечевую сумку.

Кристина засмеялась, дразнила Федьку дрищом и говорила, что пусть он тут торчит, а она залезет дальше и обязательно станет плеваться. Федька массировал плечо и грозился никуда нас больше не брать, раз мы такие придурки и подводчики.

— …Даже эксперименты особые проводились…

— Конечно же, засекреченные!

Хазин и Роман больше не ругались.

Хазин, кажется, излагал самодельную теорию, согласно которой распространение цифровой фотографии неминуемо приведет к гибели цивилизации.

— Пока жила пленочная, все было еще ничего. Ну, сколько раз в жизни человека снимали? Сотню-другую от силы. А сейчас сотню можно с полчаса нахлопать. Вот и представьте…

— Не фотографируй меня больше, Хазин, — требовал Роман.

— Не боись, Ромик, — отвечал Хазин. — У тебя нет никакой души, ты ее через портки вытряс…

Кусты вокруг стали гуще, Хазин снизил скорость, мы медленно продавливались через зелень.

— Так вот, если каждый снимок откусывает хотя бы по миллиграмму, то со временем остаются практически одни — ошметки…

— Это чушь, — возражал Роман. — Фотоаппараты скоро станут дешевле зажигалок, в каждом кармане будет по аппарату, в каждом телефоне…

— Я тебе об этом и говорю! Поэтому мы, пуристы, выступаем против грядущего безумия…

Мы пробились через зелень и оказались на довольно проезжей и широкой дороге, Хазин остановился и стал сверяться с компасом.

— Юг там, — Роман указал пальцем.

— Шмуля знает, где юг… — Хазин неумело крутил компас. — Кто бы в этом хоть капельку сомневался…

— Вот солнце, — Роман указал в небо. — Вот полдень, — Роман ткнул пальцем в часы. — Юг там.

Полдень, оказывается. Хорошо вчера плясали…

— Юг там, — подтвердил Хазин и спрятал компас.

Поехали дальше.

Вокруг были сосны, а сверху солнце, оно мелькало между деревьями и утомляло. Сама дорога песчаная, поэтому ехал Хазин медленно; если Хазин прибавлял газу, «шестерка» виляла задом и ревела двигателем.