Чагинск

Кристина разозлилась и сказала, что Федька дурак, без него обойдемся. И мы отправились фотографироваться.

Фотоателье в Чагинске располагалось в том же Доме быта, что и парикмахерская. Я стричься не планировал, но Кристина сказала, что надо.

В парикмахерской дежурил старый мастер; Кристина утверждала, что надо сделать «модельную», он согласился и, зевая, сделал полубокс, так что я стал похож на придурка. Кристина поморщилась, намочила расческу в фонтанчике и прическу поправила. И мы спустились на первый этаж в фотографию.

Тут работала женщина. Она усадила меня на стул, а Кристину поставила рядом.

Я думал, сейчас она сунет Кристине в руки букет бумажных цветов или гитару, а мне наденет фуражку из художественного ассортимента, развешанного на стенах, но женщине было все равно. Она велела мне смотреть прямо, а Кристине сосредоточиться и не вихляться.

Мы почти сфотографировались, но тут прибежал запыхавшийся и нарядный Федька. В костюме, белой рубашке и в галстуке. Его мама увидела нас в окно и отправила Федьку следом, так он, во всяком случае, объяснил. Композиция разрушилась, пришлось Кристине сесть, а мы с Федькой встали по сторонам. Фотограф долго выстраивала кадр, веля встать правее, потом левее, называла нас «женихами» и ругала Федьку за наглое лицо; минут через пять она успокоилась и сделала фото, про птичку не сказала. Готовность через три дня.

После Дома быта мы заглянули в баню, попили в буфете лимонада и съели коржиков. Федька начал икать, а Кристина сказала, что надо нам каждый год фотографироваться — тогда будет видно, как мы растем и меняемся.

Через три дня я пошел забирать фотографии; Федьку загнали, а Кристина отправилась окучивать картошку. Я забрал фотографии и попросил сделать еще одну. Крупную, где Кристина без меня и Федьки. Глаза у Кристины там были определенно карие.

Возле краеведческого музея паслась лошадь.

Некоторое время я смотрел на эту довольную лошадь, не очень понимая, настоящая ли она: все-таки музей находился практически в центре города, отсюда до музыкальной школы рукой подать — и вдруг лошадь. Не бесхозная, судя по круглым бокам, но вполне самостоятельная. Я думал: есть ли в наши дни в наших широтах дикие лошади? Она щипала траву, мимо лошади я прошел в музей.

По поводу приближающегося праздника вход в музей сделали бесплатным, но наплыва посетителей не наблюдалось. Выставка-продажа «Здоровец», гудевшая ранее в фойе, прекратила работу, вместо нее монтировалась выставка-продажа «Белорусская обувь и косметика»: два человека привешивали к потолочным конструкциям демонстрационные боты, а девушка в белорусской народной рубашке расставляла на витринах баночки и тюбики. Рекламный стенд извещал, что ветеранам войны и труженикам тыла по предъявлении документов скидка до 30 %. Пахло одеколоном и кремом для рук.

Я прошел в выставочный зал.

Похоже, что здесь тоже происходила смена экспозиции. Верстовой знак больше не встречал посетителей, забор, разобранный на доски, лежал вдоль стен, столб, утыканный светцами, исчез вовсе, сильно пахло опилками, центр зала занимал черный конь. Медведи, пострадавшие от мышей, виновато стояли кислыми мордами в угол.

Я почувствовал, как заболела голова. Еще сильней захотелось в «Чагу». Только что я встретил лошадь снаружи музея, что само по себе странно, и, войдя в музей, опять встретил коня, что было еще более странно. Разумеется, это не настоящий конь, из папье-маше, но…

Потер виски.

Конь никуда не делся. Конь адмирала Чичагина в натуральную величину. Богатырского такого вида, с необъятной шеей и могучими ногами. Я не удержался и протянул руку, чтобы потрогать тяжелую букефалистую морду…

Конь был не из папье-маше: пальцы наткнулись на короткую мягкую шерсть, на плотную теплую кожу, я успел почувствовать под этой кожей мускулы и отдернул руку.

На секунду подумал, что конь живой — мало ли, забрел, заблудился, друг наружной лошади… Заметил информационную табличку.

«Пересвет Александр на коне. Дар музею от мецената Сарычева А. М.».

Никакого Пересвета на коне не сидело, конь был одинок, но…

— Здравствуйте!

Появилась женщина, от нее затхло пахло кремом для рук, но по уверенному движению лица я опознал музейную работницу.

— Здравствуйте, — приветливо повторила женщина. — Вы к директору?

— Да… Мы здесь работаем, книгу пишем… Про Чагинск, вы, наверное, знаете?

— Да, он говорил. Давно пора про Чагинск книгу написать, у нас тут много интересного происходило.

У музейной работницы были толстые, похожие на знаки вопроса семейные уши. Дочь Бородулина. Или сестра.

— Директор предлагал поработать в архиве, — сказал я. — Возможно, там есть материалы для нашего исследования.

— Наверняка есть. У нас здесь много чего, картотеки, архив леспромхоза, часть архива ГубЧК…

— Это то, что нам нужно, — сказал я.

— Я очень рада, но… — женщина вздохнула. — У нас тут сами видите… хаос некоторый.

— Смена экспозиции?

— Совершенно верно. Получили финансирование, и как-то все быстро завертелось-закрутилось, буквально за два дня… Удивительно…

— Поздравляю. Но мы… мы договаривались с директором насчет архива, — напомнил я.