Чагинск

Под зонтики рядом с витриной вынесли несколько пластиковых столиков, я устроился за крайним, возле липы, и заказал рыбную растебяку и томатный сок. Обслуживала меня Ирина, она предложила к растебяке сухой рассольник с белыми грибами, тушенными в сметане, или тост с пастой из опят и черным перцем.

Я предпочел опята.

Растебяку принесли сразу, а пасту из опят обещали через десять минут.

Растебяка оказалась на высоте, а пасту из опят подали на куске бородинского зернового с двумя пластами маринованного огурца. Томатный сок был как томатный сок, но черешок сельдерея и табаско в стакане присутствовали; в «Растебяке» явно готовились к атомной станции. Я даже решил попробовать мороженое с землянично-мятным конфитюром, но заявился Хазин.

Хазин заметно нервничал и заказал пресныши с черникой.

— Ты не представляешь, как все запущено, — сказал Хазин, усевшись за стол. — Ты не представляешь, какой тут бардак… Они опять переиграли весь план! У тебя есть костюм? Ты же всегда таскаешь с собой костюм?

— Зачем тебе?

— Первый этап строительства, — пояснил Хазин. — Неожиданно он завершился сегодня. Будут торжественно перерезать ленту, а я снимаю.

— А костюм-то зачем?

— Это же торжественный прием, телевидение приедет.

— Областное?

— И областное, и центральное. Все должно быть на высоте.

— Костюм есть.

Хазину принесли пресныш, он был горячим, черника булькала через сахарную пудру и вкусно пахла, сверху таял шарик мороженого.

— А тут, похоже, быстро учатся, — Хазин оценил пресныш. — Достойное качество…

— Думаю, это повар, — предположил я. — Наняли кого-нибудь. Знаешь, если честно… «Растебяка», кажется, хороша. Думаю, она опережает Чагинск лет на десять.

— Хороша-хороша. Съездим за костюмом?

— Ладно.

Я доел, допил томатный сок, и мы поехали в гостиницу.

Хазин припарковался не перед входом, а чуть с краю и выходить не спешил.

— Что? — спросил я.

— Боюсь подниматься в номер.

— Почему?

— Я открою дверь, а там опять енот. Знаешь, так и стоит перед глазами…

Хазин помахал ладонью перед лицом.

— Странно, когда день начинается с трупа енота, — сказал Хазин.

— Ну, может, его там и нет…

Хазин вздохнул:

— Здесь, Витенька, как-то странно. Безотносительно енота. То есть сильно страннее обычного, ты не думаешь? Ты же провел здесь все детство…

— Я тут жил только на каникулах.

Хазин закурил, прислушиваясь к работе двигателя.

— Что-то не то, — печально сказал Хазин.

— Троит, кажется, — предположил я.

— Да нет, не с машиной. Тут. Здесь. В Чагинске. Мне никогда не подбрасывали енота…

Хазин заглушил машину.

— Не зацикливайся, — посоветовал я. — Бывает.

— Бывает… Кстати, а почему ты не сходишь в свой старый дом? Или к бабушке на могилу?

«Шестерка» потрескивала остывающим двигателем. Хазин курил и нервничал.

— Да во всех маленьких городах на первый взгляд странно. Помнишь, в Завражье?

— Музей куртки Тарковского, — вспомнил Хазин. — Я потом рассказывал, мне никто не верил, между прочим.

Хазин достал из бардачка зеркальце, стал смотреться.

— Я, кстати, все это дело разведал — настоящая… — Хазин изучал себя в отражении. — Когда «Сталкера» снимали, Кайдановскому ни одна куртка не нравилась, а те, что нравились, на плечах не сидели. Тогда Тарковский психанул и снял свою. Так что это еще и Сталкера куртка. Забавно…

Хазин спрятал зеркальце.

— Сейчас забавно, а через двести лет можно туристический маршрут прокладывать, — сказал я. — Фестиваль проводить, сувенирку печатать, кружки разные, ручки. Так часто случается. Современники думают говно, потомки говорят реликвия.

— Кстати, хорошая идея, — усмехнулся Хазин. — Фестиваль «Куртка Сталкера». Надо кому-нибудь подкинуть.

— А можно еще «Носки Тыбурция», — предложил я.

— «Носки Тыбурция» — это нашей гостиницы название.

— Я думал «Труп Енота».

Хазин невесело хмыкнул:

— Несмешно. Ладно, Витенька, пойдем. Надо переодеться в партикулярное и спешить на молитвенное собрание. Заряжайте ружья, братья. Поедешь?

— Нет. Ты меня, кстати, направил в музей, а Бородулин уехал. Облом.

— Да-да, редкая сука этот Бородулин… Слушай, а у тебя костюм гладить не надо?

— Нет.

Мы выбрались из машины и отправились в гостиницу. В холле пахло хлоркой, ступени лестницы свежевымыто поблескивали.

— Жаль, что от Чичагина ничего не осталось, — сказал Хазин в холле. — Какой-нибудь завалященький ботфорт, очки или там треуголка. Можно было вокруг него устроить музей. Как в Болдине. Там от Пушкина один стол, остальное все новоделы, и ничего, народ в восхищении…

Мне немедленно представился портрет Пушкина, переходящий в стол.

И вдогонку портрет Чичагина, переходящий в ботфорт.

На втором этаже гостиницы было прохладно, пахло гнилыми яблоками. Или влажными обоями. Я быстро проследовал к своему номеру, вошел. Хазин перебежал за мной, захлопнул дверь за собой, прислушался к коридору.

— Витя, давай скорее! — зашептал Хазин. — Скорее!