Чайки за кормой

– Помогите! Насилуют! – дико закричал Владлен Борисович – мужской поцелуй его сильно испугал.

Став на колени, Красносеев очень быстро вырыл в сене лаз и выскочил наружу. С другой стороны стога выбрался Лошадюк и, хрипло матерясь, бросился бежать.

Во втором стоге события развивались не менее динамично. Потапычу повезло больше – на земле его ожидали объятья женские. Анжелика, не видя ни зги, с легкостью отдалась старику. Потапыч, полыхая от неожиданно привалившего счастья, стонал и слегка покрякивал. Единственным неудобством для него было то, что девушка называла его Готвальдом.

«А может тут так принято?» – не особенно вдаваясь в подробности, подумал он.

И хотя Потапыч уже находился в том возрасте, когда заявки желаний все чаще и чаще оставались невыполненные телом, девица осталась довольна.

Когда дело было закончено, девушка на ощупь оделась и сказала:

– Сегодня ночью приходи. Еще хочу.

Выбравшись из стога, Потапыч присел на землю, закурил и задумался над превратностями жизни.

– Дело в следующем: и живой остался, и … довольный. Пойди их разбери, баб этих, – после некоторого размышления, заключил бывший сторож.

Девушка же подмены не заметила – бывший сторож стал ее первым мужчиной, и ей еще не с кем было сравнивать.

Отдышавшись, Потапыч, давя зазевавшихся муравьев, побрел в сторону деревни – надо было найти Красносеева.

Своего «Дон Кихота» «Санчо Пансо» разыскал возле колодца. Владлен Борисович набирал воду из ведра в рот и тут же сплевывал ее на землю.

– Владлеша, родной! Уже и не чаял тебя живым увидеть! – старик, радостно щуря глаза, подскочил к своему командиру и крепко его обнял.

Красносеев, все еще переживающий недавние неприятные ощущения, отстранил Потапыча, вытер рукавом губы и сказал:

– Ну, будет, будет…

Бывший сторож, отнеся холодность собрата по походу к последствиям летных переживаний, спросил:

– А где это мы с тобой оказались?

– Деревня Шептуново. До ближайшего города сорок километров, я узнал. Ехать надо.

Старик был обладателем хорошо развившегося склероза, но про сегодняшнее ночное свидание, назначенное незнакомой, но пылкой девушкой, он не забыл. Это должна была быть его лебединая песня, и петь ее он намеревался ближайшей ночью до хрипоты.

– Дело в следующем: устали мы. Да и поздно к тому же. Поспим, а завтра с утреца и двинем к городу. И автобус ранний наверняка есть.

Владлену Борисовичу не очень хотелось оставаться в опасной близости от незнакомца, покусившегося на его честь, но доводы Потапыча были небезосновательны.

Найти ночлег не составило труда – пустующих домов в деревне было предостаточно.

Купив у соседей снедь, путешественники устроились на кухне оккупированной ими хаты.

– Борисыч, может это… усугубим? Штрессы снять, – предложил Потапыч, томимый предчувствием ночного свидания.

Второй секретарь неожиданно согласился. Его до сих пор била легкая дрожь при воспоминании о прошедшем дне.

Самогон, приобретенный ими у подозрительной хромой старухи, пах покрышкой и лишь титаническими усилиями внедрялся в организм. После второго стакана тело Красносеева перестало дергаться, и он пошел спать. Потапыч же только вошел во вкус.

Ночью Владлен Борисович проснулся, услышав на улице какую-то возню. Он оделся и вышел во двор. Из сарая доносился сладострастный шепот. Красносеев с удивлением узнал голос Потапыча:

– Я обожаю тебя! Ты – чудо, ты – верх совершенства! Позволь мне любоваться тобой. Ты соблазнила меня, ты заставила меня забыть обо всем и броситься в океан страсти. Твой стан – мой спасительный круг. Ты – моя единственная надежда сегодня, завтра, всегда. Ты – моя Богиня!

Пораженный не только пламенностью речи, но и подбором слов и фраз, которые Потапыч до этого никогда не употреблял, Владлен Борисович заглянул в сарай. Пьяный старик стоял на коленях перед воткнутыми в земляной пол вилами. Из его глаз потоком лились наполненные алкоголем слезы.

Красносеев не стал прерывать любовный экстаз Потапыча. Он пожал плечами и пошел спать.

С утра выяснилась необычная деталь: у Потапыча на груди появился портрет Ленина. Пьяный местный сапожник, прошедший в свое время лагеря, идя навстречу настойчивым просьбам старика, поздно ночью сделал ему наколку лидера революционного движения.

– Как это тебя угораздило?! – не зная что и сказать, спросил Красносеев.

Потапыч, согнув шею, недоуменно рассматривал тату на своей груди. Он облизывал пересохшие губы и нервно моргал глазами. Прошедшие вечер и ночь, видимо, оставались для него самого загадкой, несмотря на отчаянные попытки мозга запустить работу памяти.

– Это вот… Как же? – с присвистом проговорил старик, боязливо ощупывая ленинский лик. Он даже потер наколку смоченным слюною указательным пальцем, но вождь оставался на месте.

Глава 19

Ранее весеннее утро застало группу людей на небольшой полянке в смешанном лесу.