Чайковский

Сюжет хорош – романтичен и идеально подходит для сцены. Вдобавок имелось готовое либретто, написанное в свое время графом Владимиром Соллогубом для оперы Алексея Львова^[81], которая была поставлена в 1848 году, но успеха не имела. «Либретто это, несомненно, содержит более благодарных и интересных сцен для музыки, чем “Воевода”, не лишено движения, – писал Модест Ильич, – но зато так грубо шаблонно, так небрежно в отделке подробностей, так страдает отсутствием смысла в поступках действующих лиц, так часто соприкасается с пародией на оперные либретто, что суммою всех этих недостатков становится неизмеримо ниже сухого, неинтересного, но все же написанного приличными стихами либретто “Воеводы”. Читая либретто “Ундины”, совершенно недоумеваешь, как мог Петр Ильич серьезно смотреть на него, как мог написать музыку, которая, судя по двум обломкам этой навсегда исчезнувшей оперы, все-таки содержала в себе нечто живучее. Хотя весьма возможно, что многие нелепости пьесы были смягчены самим композитором, стихи сглажены и исправлены, но, я помню, главная суть либретто оставалась та же»^[82].

Работа над новой оперой началась в январе 1869 года, в самый разгар постановки «Воеводы», а уже в апреле Петр Ильич приступил к инструментовке. Чайковский писал брату Анатолию, что «с большим жаром» принялся за «Ундину», сюжет которой пленял его «ужасно». Директор Императорских театров Степан Александрович Гедеонов обещал Петру Ильичу поставить оперу в ноябре 1869 года, если партитура будет представлена к сентябрю. Постановка планировалась в Мариинском театре. Чайковскому было важно представить свое новое творение в Петербурге, потому что в Москве, проникнутой итальянскими оперными традициями, он на успех не рассчитывал. Партитура была готова уже в июле, но в ноябре вместо постановки Чайковский получил известие о том, что опера в нынешнем сезоне идти не может.

«Опера моя отложена до будущего сезона, так как не хватает времени поставить две оперы, раньше моей стоявшие на репертуаре: “Гальку” и “Кроатку”… Известие о невозможности поставить мою оперу мне, в особенности в денежном отношении, неприятно. В нравственном – это подействует на меня очень худо, т. е. я недели три не в состоянии буду писать. По крайней мере, в эту минуту я не могу без отвращения думать о композиторстве»^[83].

Но и в следующем сезоне «Ундина» тоже не была поставлена. Цезарь Кюи писал в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «“Ундина”… забракована, представлена не будет, и мотивами неодобрения послужили, как я слышал, якобы ультрасовременное направление музыки, небрежная оркестровка, отсутствие мелодичности. Признаюсь, все это меня немало поражает».

Петр Ильич весьма тяжело переживал неудачу. В 1873 году он разыскал партитуру в Петербурге, чтобы сжечь ее, а спустя пять лет написал Надежде фон Мекк, что впоследствии он разочаровался в своей опере и очень рад, «что ей не удалось попасть на казенные подмостки». Мы можем судить об этой опере лишь по отрывкам. Среди них – ария Ундины «Водопад – мой дядя, ручеек – мой брат», переделанная в песню Леля, и марш последнего действия, переделанный в андантино симфонии № 2, С-моль.

В марте 1870 года отрывки из «Ундины» были исполнены в концерте. Герман Ларош (помните его?) оставил следующий отзыв: «Заговорив о г. Чайковском (речь шла о его романсах), занесу в свою хронику еще одно произведение его, недавно у нас исполненное отчасти, а именно его оперу “Ундину”, из которой в концерте г. Мертена были исполнены некоторые отрывки. В концерте я, к сожалению, не мог быть, но отрывки слышал на репетиции и нашел в них не только ту тщательную и элегантную оркестровку, которой всегда блистают композиции нашего даровитого соотечественника, но и местами весьма удачно переданный тон фантастического водяного царства; другие места, как мне показалось, страдали вычурностью и изысканностью, особенно большой финал произвел на меня это впечатление. Вообще же новая партитура г. Чайковского заслуживает полного внимания».

Следующей оперой Чайковского стал «Опричник», премьера которой состоялась в Мариинском театре в апреле 1874 года. Неудача с «иностранным» сюжетом побудила Петра Ильича снова обратиться к родным корням-истокам. Забегая вперед, скажем, что с «корнями» у композитора Чайковского традиционно складывалось не самым лучшим образом. Все его оперные шедевры (или шедевральные оперы) – «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Орлеанская дева» и «Иоланта» – от «корней» весьма далеки. «Евгений Онегин» с «Пиковой дамой» написаны основоположником современной русской литературы и первым (не побоимся этого слова) классиком отечественной литературы, но если поставить вместо Евгения Цзя Баоюя или принца Гэндзи, то это, по большому счету, ничего не изменит. А вот главного героя «Опричника» Андрея Морозова заменить иностранцем невозможно, точно так же, как невозможно переделать эту драму в подобие «Квентина Дорварда» или в «Роман о Жане Парижанине».