Чайковский. Музыка и жизнь

На лето ученикам композиторского класса задавали обширную работу. Пётр Ильич выбрал себе программой «Грозу» Островского. Оркестр он взял самый что ни на есть «еретический»: с большой тубой, английским рожком (чего терпеть не мог Антон Григорьевич Рубинштейн), большим барабаном и тарелками. «Вероятно, – пишет Ларош, – он со свойственным ему оптимизмом надеялся, что под флагом программы эти отступления от предписанного ему режима пройдут безнаказанно. Как и всегда, он кончил свою работу к сроку, даже несколько раньше. Не помню, почему он вместо того, чтобы представить её лично, отправил партитуру ко мне по почте с поручением отнести её к Антону Григорьевичу. Рубинштейн велел мне прийти к нему через несколько дней для выслушивания отзыва. Никогда в жизни не получал я такой головомойки за собственные проступки, какую здесь (помнится, в прекрасное воскресное утро) мне довелось выслушать за чужой. С бессознательным юмором Рубинштейн поставил вопрос так: «если бы вы осмелились мне принести такую вещь своей работы…» и затем пошел пробирать меня, что называется, на все корки. Совершенно истощив запас своего гнева, запальчивый директор консерватории не приберёг ничего про настоящего виновника, так что когда через несколько дней прибыл Пётр Ильич и отправился, в свою очередь, слушать приговор, он был встречен чрезвычайно ласково, и на его долю досталось лишь несколько коротких сетований».

Сам Чайковский позже вспоминал: «Рубинштейн только один раз рассердился на меня: я ему принес после летних каникул увертюру под названием “Гроза”, в которой наделал глупостей по части формы и инструментовки. Он был огорчён и объявил, что даёт себе труд преподавать искусство композиции вовсе не для того, чтобы создавать глупцов».

Следующим самостоятельным сочинением периода консерваторского ученичества были «Характерные танцы», вошедшие затем в несколько изменённом и дополненном виде балетным номером в оперу «Воевода». К весне 1865 г. «Характерные танцы» были закончены и готовы к публичному исполнению, что и произошло 30 августа 1865 года в Павловске под управлением знаменитого Иоганна Штрауса. Сам автор, к сожалению, не услышал этого исполнения, поздно увидев афишу.

Потом в ученических концертах консерватории были исполнены квартет и увертюра Чайковского. Между тем финансовое положение Петра Ильича было нестабильным, накопились долги. Он стал подумывать о возвращении на государственную службу, и кто-то из его друзей даже подыскал ему место «надзирателя за свежей провизией» на Сенном рынке. Но 8 сентября 1865 года Пётр Ильич писал Александре: «Начинаю помышлять о будущем, то есть о том, что мне придётся делать по окончании в декабре курса консерватории, и все более и более убеждаюсь, что уже мне теперь нет другой дороги, как музыка».

8. Дилетанты и профессионалы

В 60-е годы 19 века с открытием Петербургской консерватории среди композиторов и музыкальных критиков случился раскол. Противники консерваторского образования исходили из того, что композиторы-любители были композиторами не по профессии, а по призванию. Они опасались, что консерваторское образование приведёт к обезличиванию творческих индивидуальностей, которые будут не творцами, а ремесленниками. Ярым противником консерваторского образования был композитор Александр Николаевич Серов, отец будущего известного художника Валентина Серова. Серов был в фаворе, его опера «Юдифь» с большим успехом шла в Петербурге на сцене Мариинского театра.

Герман Ларош вспоминал: «Весною 1863 года в Мариинском театре начались репетиции оперы Серова «Юдифь»… На репетиции «Юдифи» мы ходили целыми гурьбами; для некоторых избранных была взята и ложа на первое представление. Мне помнится, что я в течение двух лет видел эту оперу восемь раз, вероятно, столько же ее видел и Пётр Ильич. И сюжет, и музыка понравились ему чрезвычайно». Серов устраивал у себя, по одним воспоминаниям, «вторники», а по другим, «четверги» – скромные вечеринки, на которых всё угощение состояло из чая с лимоном и булками. Посещение серовских вечеринок считалось страшным предательством по отношению к Антону Рубинштейну, но, как далее вспоминал Ларош, «любопытство превозмогло, и я отправился к лютому врагу консерватории, оказавшемуся очень любезным хозяином и очаровательным собеседником. Я стал бывать у Серова довольно часто, и только через несколько таких посещений у меня хватило духу отправиться к Рубинштейну и сознаться в своём новом знакомстве, в котором ребяческая моя совесть продолжала видеть какое-то преступление. Со свойственным ему тактом, Рубинштейн ответил, что он не только не видит в этом ничего дурного, но и сам желает, чтобы ученики имели случай слышать разные мнения и знакомиться с разными направлениями. Приблизительно через год после моего первого вечера у Серова я уговорил и Чайковского пойти со мной к нему». Чайковского приняли у Серовых с полным радушием. Хозяину дома лично Чайковский как человек очень понравился.