Чахотка. Другая история немецкого общества

Клабунд оставил обширное творческое наследие в самых разных жанрах: более 1500 стихотворений, от нахальных набросков до печально-мечтательных элегий, элегантные стихотворные переводы, 14 романов, некоторые незаконченные, написанные телеграфным стилем, гротескные рассказы, пьесы, ядовитые, легкие куплеты для кабаре, эссе, статьи, юмористические этюды. Маттиас Вегнер резюмировал жизнь Клабунда: «Отчаянное одиночество, аутсайдерство, обвинение и гневный выкрик, издевка и меланхолия, заносчивость, высокомерие, дерзость и траур, элегия и гимн, праздник наслаждений и сознание конечности, эйфория и депрессия, наивность и цинизм, восхищение жизнью и магия смерти — обширное литературное завещание Клабунда невозможно свести к какой-либо одной форме»^[682].

Эдвард Мунк: художник болезни, страха и смерти.

Единодушные возмущения и проклятия, уничтожающие комментарии. Отклики прессы и буржуазной публики были прохладными, живопись молодого художника Эдварда Мунка вызвала волну презрительных и издевательских, а подчас и просто гневных комментариев. «Свинство», «рыбная требуха под омаровым соусом», — клеймила работы Мунка одна норвежская газета. «Сырой набросок», — вторила другая^[683].

Художнику было 23 года, когда зимой 1885 года он начал писать картину «Больная девочка»^[684]. В октябре 1886 года работа была закончена и представлена с полотнами трех других художников. Скандал был оглушительный.

Христиания (так назывался Осло до 1925 года) к тому времени стала промышленным, быстро растущим городом с населением около 135 тысяч жителей. Он был столицей и крупнейшим городом Норвегии, однако находился далеко от культурных центров Европы и был прост и провинциален. Мунк называл Христианию «сибирским» городом^[685]. Протестантская буржуазия придерживалась строгих пуританских нравов, доходящих подчас до сектанства. Искусство занималось историческими сюжетами, героическими полотнами и норвежским фольклором.

Осенние выставки, проводимые с 1882 года, напротив, демонстрировали очевидный перелом, модель, оппозиционную официальному искусству. Они стали важнейшим художественным событием года. Здесь выставляло свои работы молодое поколение, богема, в 1880‐х годах восставшая против буржуазных правил и рамок и привнесшая в норвежское искусство парижскую новизну. Не будь этих выставок, Мунк вряд ли сумел бы представить свои работы публике.

На картине, которая вызвала столько отторжения и агрессии, изображена рыжеволосая бледная девочка^[686], умирающая от чахотки. Она сидит в кресле в правой части квадратного полотна, опираясь на огромную подушку. Ноги укутаны одеялом. Голова повернута вправо. Она смотрит в пустоту. Правая рука бессильно лежит на зеленоватом одеяле, левая, в самом центре картины, касается руки женщины — видимо, матери, — склонившейся рядом с креслом. Лица женщины не видно.

Они не могут встретиться взглядами, не ясно даже, дотрагиваются ли они друг до друга. Похоже на жест утешения. Но это место на картине так размыто, что близость матери и дочери неясна. Женщины отчуждены друг от друга, изолированы, беспощадно разделены жизнью и смертью, каждая — в своем одиночестве. Искусствовед Уве М. Шнееде замечает, что «несмотря на теплоту жеста, каждая фигура окутана холодом»^[687].

Страх, болезнь и смерть — основные мотивы творчества Мунка, да и всей его жизни. В без малого 50 лет Мунк писал, что болезнь преследовала его всё детство и юность, и те, кого он любил более всего, умирали один за другим^[688]. Жизнь Мунка прошла под знаком чахотки.

Его отец был военным врачом. Сохранились фотографии матери художника — красивой, бледной, исстрадавшейся. Она обычно одевалась в черное, волосы носила строго разделенными на пробор и завязанными узлом на затылке. Родители были глубоко религиозны.

«Когда я родился, меня поспешили окрестить, потому что думали, что я умру. Моя мать тогда уже носила в себе зародыш болезни. Шесть лет спустя чахотка отняла ее у нас, пятерых ее детей. Болезнь, безумие и смерть, как черные ангелы, несли караул у моей колыбели. И сопровождали меня всю мою жизнь»^[689].

Мунку исполнилось шесть лет, когда в декабре 1868 года его мать умерла от туберкулеза. Ей было всего тридцать. «Покойная мать, умерев молодой, передала мне по наследству предрасположенность к чахотке, слишком нервный отец — начало душевной болезни»^[690]. Эдвард был болезненным ребенком, страдал от хронического бронхита и суставного ревматизма.

В 13 лет «в Рождественскую ночь у меня пошла кровь изо рта, поднялась температура, я испытал страшное потрясение»^[691]. Но от чахотки умер не Эдвард, он выжил — туберкулезом заболела его старшая сестра Софи, с которой Мунк был особенно душевно близок. Девочка вскоре умерла в возрасте 15 лет. Другая сестра Мунка в 17 лет сошла с ума.