Чахотка. Другая история немецкого общества

«Больная девочка» стала радикальным и отчаянным переломом в старой европейской и норвежской художественной традиции. Она принадлежит к тем ранним работам, посредством которых Эдвард Мунк создал собственный, независимый художественный язык и стал первопроходцем нового направления в живописи — модернизма^[704].

Когда Мунк в день открытия осенней выставки вошел в зал, посетители толпились перед картиной «Больная девочка», «слышались крики и хохот», как сообщал Мунк впоследствии. «Ни одна картина не вызвала в Норвегии большего скандала»^[705]. Семья Мунка вообще не отважилась появиться на выставке.

Образованная норвежская буржуазия могла отреагировать на эстетический шок от «Больной девочки» только надменными и презрительными «криками и хохотом». Точно так же в своем время отнеслись к живописи и других модернистов: Фердинанда Ходлера, Поля Гогена и Винсента Ван Гога. Поля Сезанна считали «вроде как сумасшедшим… который рисует в бреду»^[706].

О Мунке писали: «Причудливые мысли набросаны в больном настроении. Больной! …С упрямством больного держится он за свои идеи»^[707]. В Норвегии долго обсуждали духовное, психическое и моральное «вырождение» Мунка^[708]. Его работы считались опасными для искусства и общества.

Выставка Мунка в Берлине в 1892 году была принудительно закрыта через неделю после начала как «недостойное предприятие»^[709], при этом картины были свалены в кучу и многие из них повреждены. Закрытие было, как говорили, вопросом приличия, актом патриотизма и «общественной гигиены»^[710].

Когда в 1893 году Мунк написал свою самую известную картину «Крик», прямо на фоне красного неба он оставил надпись: «Это мог нарисовать только безумный»^[711].

Буржуазный посетитель выставок ожидал «истинного наслаждения искусством». Того, кто наносил ущерб его восприятию, «хорошему вкусу» и тем самым — его морали, буржуазная публика, полагавшая себя гордым хранителем традиций искусства и общественного здоровья, объявляла больным.

Оскар Кокошка: портреты пациентов швейцарского санатория

Удивительное общество собралось зимой 1909 года высоко в горах на благородном курорте Лезен над Женевским озером^[712]. Больные со всего света, в том числе множество аристократов, приехали лечиться в Швейцарию от чахотки. И среди них — молодой художник из Вены Оскар Кокошка, ставший для этого чахоточного бомонда кем-то вроде «придворного портретиста».

Впоследствии Кокошка описывал гостей санатория как «увядшие растения, которым даже высокогорное солнце уже не помогало». «Мое рисование их немного развлекало, пока они монотонно день за днем ожидали либо улучшения, либо конца»^[713].

Оскара пригласил в Швейцарию архитектор Адольф Лоос. Гражданская жена Лооса Бесси Брюс была больна чахоткой. Художника попросили составить даме компанию во время лечения. Кроме того, Лоос надеялся, что изысканное богатое общество санатория будет полезно молодому художнику, вечно нуждающемуся в деньгах. Лоос уже помогал Кокошке в Вене, когда только познакомился с его искусством.

Первая выставка Кокошки состоялась в Вене в 1908 году, когда художнику было 22 года. Тогда публике была представлена его графика — художественный мир, как будто созданный ребенком, незрелая эстетика примитивизма. За эти работы венское общество прозвало Кокошку «дичок»^[714]. Год спустя художник заявил о себе уже по-иному и представил публике свой первый портрет.

Адольфа Лооса, который был на 16 лет старше Кокошки, впечатлила неукротимая, необузданная живопись молодого художника, его радикальность, энергия, новый художественный язык^[715].

В 1893 году, выучившись на архитектора, Лоос отправился в США и вернулся в Вену уже в 1896 году, полный новых планов и амбиций. Господству исторической архитектурной традиции и орнаментальному декоративному искусству Венского сецессиона Лоос противопоставил строгую, четко функциональную архитектуру. Один критик в 1905 году писал так о стиле Лооса: «В каждом жесте и движении он стремится к благородству через простоту. Его стиль — воплощенная логика. Его эстетика — отказ от всего ненужного»^[716].

В журнале Die Fackel в 1909 году писали: «Совсем молодой архитектор c узким лицом гончей борзой английского образца и с невинными глазами, широко распахнутыми и видящими всё как будто в первый раз. Австриец, нет, американец, нет, кто-то другой, космополит и одновременно венец, посланец нового звенящего времени: Адольф Лоос»^[717].

Репутация пионера австрийского модерна помогла Лоосу получать заказы от банкиров, адвокатов, коммерсантов, врачей — респектабельных членов венского общества, которым нравилось ощущать себя меценатами нового искусства.

Лоос стал старшим другом Кокошки, его наставником и меценатом. Он ввел молодого художника в круг Карла Крауса, острого на язык издателя журнала Die Fackel, и уговорил почти всех своих заказчиков и друзей заказать Кокошке портреты.