Чахотка. Другая история немецкого общества

Один из венских критиков заявил по поводу выставки Кокошки в 1911 году, что его портреты представляют либо «разрушительный ход болезни, либо процесс разложения и распада»^[733]. Другой ядовито замечал, что Кокошка заполнил два зала «бульоном из гноя, крови, вязкого пота каких-то уродов». Они выглядят так, будто «уже лежат в гробу», у них «деформированные тела и истерзанные руки». Это смесь «ядовитого гниения, брожение больных соков». Ранние портреты Кокошки сделали его лидером экспрессионизма. Сегодня они считаются важнейшим явлением искусства модерна^[734].

После того, как Адольф Лоос и Карл Краус в 1909 году уговорили около двадцати своих друзей заказать свой портрет Оскару, этот способ меценатства был исчерпан. Лоос из своих не самых обширных средств оплатил путешествие Оскара в Швейцарию, где в санатории «Лез-Авант» близ Монтрё лечилась жена архитектора Бесси Брюс^[735].

Бесси была англичанкой, родом из бедной лондонской семьи, ее полное имя — Элизабет Брюс^[736]. Ей удалось вырваться из нищеты и стать танцовщицей кордебалета в одном из лондонских театров. В 1905 году она выступала в одном венском кабаре, и ее «кекуок» собрал много зрителей. Ей было 19 лет, она была «высока ростом, блондинка, с длинными ногами и красивыми руками, с милым хорошеньким личиком, смесь ангела с полотен Боттичелли и «девушки Гибсона»^[737],[738]. Лоос влюбился в танцовщицу, она стала его гражданской женой и носила его фамилию, хотя они официально никогда не были женаты. Лоос послал Оскара в Швейцарию присматривать за больной Бесси.

Для художника Бесси была «воплощением всего английского, чего в наше время уже не встретишь»^[739]. Кокошка писал в своих воспоминаниях: «Я, конечно, был предан ей всей душой. У нее был нежнейший цвет лица, какой бывает у девушек из Ланкастера, которые дни напролет сидят на плетеных стульях, работают и совсем не видят солнца. У нее смех ребенка, даже когда она кашляет кровью и таскает с собой эту пресловутую синюю стеклянную бутылочку, которую все пациенты санатория берегут, как реликвию»^[740].

В то же время натура Бесси заставила Оскара изрядно побеспокоиться: «разве можно удержать такое жизнелюбивое существо, которое по вечерам, когда врачи уходят спать, вылезает из окна, чтобы с другими пациентами, которым хватает сил, пойти танцевать!»^[741]

На портрете Бесси работы Оскара ничего не осталось от этого жизнелюбия и беззаботности^[742]. Хотя Бесси и сидит, выпрямившись и опираясь на руки, она кажется слабой и потерянной. Несмотря на ярко-красные губы и густые темные волосы, портрет свидетельствует о близости смерти. Взгляд Бесси устремлен куда-то в тень, в темноту, которая всё больше на нее наступает.

Лоос знал, что жизнь Бесси под угрозой, оттого в январе и перевел ее, всё так же в сопровождении Кокошки, в высокогорный Лезен. Здесь, в горах, Оскар написал три необычных портрета. Портрет чахоточного итальянского аристократа графа Вероны в очередной раз подтвердил всё, в чем Кокошку упрекали современники^[743]. Вряд ли здесь можно говорить о каком-либо портретном сходстве. Зритель сталкивается с «уродством», которое можно воспринять как злую карикатуру. Граф изображен на сернистом фоне, истощенный болезнью, голова уже похожа на мертвый череп, пальцы искривлены, руки слишком малы по сравнению с телом и беспомощны. Граф запомнился художнику «маленьким итальянцем, который обожал кататься на коньках и иногда кашлял кровью»^[744].

В первые недели 1910 году Кокошка написал портреты еще двух пациентов санатория — маркиза Жозефа де Монтескью-Фезензака и его жены Виктории. Маркиза показалась художнику «хрупкой, возвышенной дамой», «трогательно красивой, одной из тех аристократок, что ищут утешения в религии»^[745]. Для ее портрета художник выбрал узкий высокий холст. Ее лицо и вырез на груди как будто светятся на темном мрачном фоне. Левую руку она держит манерно-грациозно, правда, анатомически такое положение руки невозможно^[746].

К маркизе Кокошка благоволил, а ее супруга едва выносил. «Ее муж, чопорный господин, ей совершенно не подходил. Он носил кружевные манжеты, какие нáшивали кавалеры при дворе Людовика XIV»^[747], «совершенный вырожденец… высокий, женоподобный, с крючковатым носом, усиками и воротником с рюшами. Лицо у него было желтое, как у восковой фигуры»^[748].

На портрете Жозефа де Монтескью-Фезензака мы не найдем ни кружевных манжет, ни воротника с рюшами. Кокошка изобразил маркиза почти по-военному строго. Большая голова на узких плечах, водянисто-голубые глаза, жидкие белокурые волосы. На заднем плане — сеть резких линий, маленькие вращающиеся небесные тела^[749].

Все три пациента — из европейской аристократии, но художник не воспринимает их предрасположенность к чахотке как судьбу гибнущего сословия. Они и в состоянии телесного распада, пред лицом смерти, держат свою прямую осанку.