Читаем Чахотка. Другая история немецкого общества полностью

Три портрета из Лезена были выставлены в Берлине в июне 1910 года. Из 27 работ Кокошки 24 — портреты, написанные маслом в течение одного года. Курт Хиллер, сотрудник экспрессионисткой газеты «Штурм», предостерегал обывателей: «Там вокруг посетителя бурлят, пляшут, грохочут эксгибиционистские личины европейцев, столичные физиономии изможденных и рафинированных. Они плавают на сенсационном фоне и взрываются от психологии»[750]. Портреты чахоточных аристократов на этой выставке купил Музей Фолькванг в Эссене. Впервые у 24-летнего Оскара Кокошки покупали работы для музея.

В 1937 году национал-социалисты по приказу рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса изъяли около 17 тысяч произведений искусства из музейных коллекций, в том числе портрет маркизы де Монтескью-Фезензак. Вместе с восемью другими картинами, рисунками и акварелями Кокошки портрет экспонировался на выставке «Дегенеративное искусство» в Мюнхене[751]. Пропагандистская экспозиция представляла около 600 полотен, скульптур, графических работ, фотографий и книг. Для большего позора и унижения вместе с ними были выставлены работы душевнобольных и сумасшедших, чтобы представить художников еще более безумными, чем сумасшедшие, еще более больными, чем больные. Такой злобы и унижения модернизм еще никогда не переживал. Это была попытка не столько обесценить «уродливое», «больное» искусство, сколько уничтожить его.


ЧАСТЬ IV. ДИСКРИМИНАЦИЯ, ПРЕСЛЕДОВАНИЕ, УНИЧТОЖЕНИЕ. ТУБЕРКУЛЕЗНЫЕ БОЛЬНЫЕ ПРИ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМЕ

1. Дегенерация и вырождение: предшественники теории

Вера в неудержимый прогресс и постоянное развитие общества на рубеже XIX и XX веков всё больше сменялась ощущением кризиса и деградации. Казалось, что общество развивается в биологически неверном, патологическом направлении. Снизилась рождаемость — явный симптом социального упадка. Социологи жаловались, что среди «культурных слоев населения» сокращается детородный возраст, в то время как «неполноценные» сословия «размножаются» за счет «полноценных»[752].

Эти метания между чувством национального величия и страхом вырождения подготовили почву для в высшей степени самонадеянной идеи XX века: улучшения отдельного человека и всей нации, планирования человека будущего на основании его наследственности.

Фрэнсис Гальтон, двоюродный брат Чарльза Дарвина, основал в Англии движение, для которого в 1883 году сформулировал понятие «евгеника». По определению Гальтона, евгеника (от греческого εὐγενής — благородного происхождения) — это «наука, которая изучает факторы, способные благотворно повлиять на врожденные качества расы и развить эти качества для наибольшего блага общества»[753]. Исходя из теории Дарвина о том, что в «борьбе за выживание» слабые и нежизнеспособные виды «отбраковываются» путем «естественного отбора»[754], Гальтон предположил возможность «искусственного отбора» среди людей. Он полагал, что биологическая модель применима к социуму и политике[755].

Евгеника быстро стала международным движением, в частности, у нее было много приверженцев в США. Германский вариант евгеники был назван «расовой гигиеной». Этот термин сформулировал врач Альфред Плётц в своем главном труде «Ценность нашей расы и защита слабых. Основы расовой гигиены» (1895) — собственном учении о продолжении человеческого рода. В его селекционной утопии раса имеет преимущество над индивидуумом, является носителем всеобщей совокупности генетического материала, который следует беречь и пестовать. Цель расовой гигиены — биологическая генетическая селекция, «выведение витальной расы»[756]. «Половая селекция» жизнеспособных особей, сильных и генетически превосходных, «общественно лицензированных» молодых людей с наилучшей «генетической плазмой» позволят остановить вырождение.

В обществе, каким представлял его себе Плётц, не было места больным и слабым. Лечение больных есть вмешательство в законы природы и в естественную борьбу за выживание, в естественный отбор, который призван «искоренить» «неполноценных», а прирост среди населения нежизнеспособных особей «противоестественен»[757]. Плётц не признавал медицинских страховок и пособий по безработице, гигиены и современной медицины, даже помощи при родах[758]. Угрозу вырождения может предотвратить принудительная стерилизация «неполноценных»[759].

Подобная селекционная утопия основывалась на убеждении, что люди от рождения не равны. Ценность каждого индивидуума обусловлена его склонностями и свойствами, и борьба за выживание заложена в человеке на клеточном уровне[760].

Перейти на страницу:

Все книги серии Культура повседневности

Unitas, или Краткая история туалета
Unitas, или Краткая история туалета

В книге петербургского литератора и историка Игоря Богданова рассказывается история туалета. Сам предмет уже давно не вызывает в обществе чувства стыда или неловкости, однако исследования этой темы в нашей стране, по существу, еще не было. Между тем история вопроса уходит корнями в глубокую древность, когда первобытный человек предпринимал попытки соорудить что-то вроде унитаза. Автор повествует о том, где и как в разные эпохи и в разных странах устраивались отхожие места, пока, наконец, в Англии не изобрели ватерклозет. С тех пор человек продолжает эксперименты с пространством и материалом, так что некоторые нынешние туалеты являют собою чудеса дизайнерского искусства. Читатель узнает о том, с какими трудностями сталкивались в известных обстоятельствах классики русской литературы, что стало с налаженной туалетной системой в России после 1917 года и какие надписи в туалетах попали в разряд вечных истин. Не забыта, разумеется, и история туалетной бумаги.

Игорь Алексеевич Богданов , Игорь Богданов

Культурология / Образование и наука
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Париж первой половины XIX века был и похож, и не похож на современную столицу Франции. С одной стороны, это был город роскошных магазинов и блестящих витрин, с оживленным движением городского транспорта и даже «пробками» на улицах. С другой стороны, здесь по мостовой лились потоки грязи, а во дворах содержали коров, свиней и домашнюю птицу. Книга историка русско-французских культурных связей Веры Мильчиной – это подробное и увлекательное описание самых разных сторон парижской жизни в позапрошлом столетии. Как складывался день и год жителей Парижа в 1814–1848 годах? Как парижане торговали и как ходили за покупками? как ели в кафе и в ресторанах? как принимали ванну и как играли в карты? как развлекались и, по выражению русского мемуариста, «зевали по улицам»? как читали газеты и на чем ездили по городу? что смотрели в театрах и музеях? где учились и где молились? Ответы на эти и многие другие вопросы содержатся в книге, куда включены пространные фрагменты из записок русских путешественников и очерков французских бытописателей первой половины XIX века.

Вера Аркадьевна Мильчина

Публицистика / Культурология / История / Образование и наука / Документальное
Дым отечества, или Краткая история табакокурения
Дым отечества, или Краткая история табакокурения

Эта книга посвящена истории табака и курения в Петербурге — Ленинграде — Петрограде: от основания города до наших дней. Разумеется, приключения табака в России рассматриваются автором в контексте «общей истории» табака — мы узнаем о том, как европейцы впервые столкнулись с ним, как лечили им кашель и головную боль, как изгоняли из курильщиков дьявола и как табак выращивали вместе с фикусом. Автор воспроизводит историю табакокурения в мельчайших деталях, рассказывая о появлении первых табачных фабрик и о роли сигарет в советских фильмах, о том, как власть боролась с табаком и, напротив, поощряла курильщиков, о том, как в блокадном Ленинграде делали папиросы из опавших листьев и о том, как появилась культура табакерок… Попутно сообщается, почему императрица Екатерина II табак не курила, а нюхала, чем отличается «Ракета» от «Спорта», что такое «розовый табак» и деэротизированная папироса, откуда взялась махорка, чем хороши «нюхари», умеет ли табачник заговаривать зубы, когда в СССР появились сигареты с фильтром, почему Леонид Брежнев стрелял сигареты и даже где можно было найти табак в 1842 году.

Игорь Алексеевич Богданов

История / Образование и наука

Похожие книги

Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука
Бывшие люди
Бывшие люди

Книга историка и переводчика Дугласа Смита сравнима с легендарными историческими эпопеями – как по масштабу описываемых событий, так и по точности деталей и по душераздирающей драме человеческих судеб. Автору удалось в небольшой по объему книге дать развернутую картину трагедии русской аристократии после крушения империи – фактического уничтожения целого класса в результате советского террора. Значение описываемых в книге событий выходит далеко за пределы семейной истории знаменитых аристократических фамилий. Это часть страшной истории ХХ века – отношений государства и человека, когда огромные группы людей, объединенных общим происхождением, национальностью или убеждениями, объявлялись чуждыми элементами, ненужными и недостойными существования. «Бывшие люди» – бестселлер, вышедший на многих языках и теперь пришедший к русскоязычному читателю.

Дуглас Смит , Максим Горький

Публицистика / Русская классическая проза