Чаки малыш

Оскальзываясь на мокром полу, местами ступая в лужи, Чаковцев шел по узкому, на ширину раскинутых рук, коридору. Серый прямоугольник впереди – источник света – был его целью, оттуда струился свежий, кружащий голову ветерок. “Где-то уже было, – подумал он, – всё это: темный коридор, неявная опасность, сомнительное оружие в руках, и страх”. Не дойдя до выхода, Чаковцев остановился – совсем рядом, прямо за стеной, за железной дверью, кто-то подвывал умирающей собакой, а может быть, пел. Мыслей больше не нашлось в его разбитой голове, одна лишь ярость. Он нащупал колесо запора и крутанул, рванул на себя. В комнате, в углу, лежал мужик, отвратительно белея задницей, и раскачивал под собой скрипучую армейскую койку; бледная рука, увитая тонким плющом, свисала с койки до пола. “А вот и Гена, Блошка, – сказал мужик, остановив на секунду качание и глядя на Чаковцева его собственным, ненавистным лицом, – как раз вовремя. Хочет, видно, на троих.” “На четверых, – быстро сказал Чаковцев и сходу воткнул зажим в основание красной шеи. – Привет тебе от Лёвы, Чаки”.

Он смотрел не отрываясь на дело рук своих. Крупный мужчина лежал навзничь в липкой лужице, и зажим по-прежнему торчал из его шеи – двумя колечками наружу. Чаки затих с минуту назад, перестал биться, и глаза его сделались смиренными; Чаковцев завороженно

наблюдал за этим переходом: от удивления к гневу, потом к страху и пустоте, и наконец к смирению. Он видел, как ярко-красная кровь покидала толчками сильное, но слабеющее на глазах тело, и понимание необратимости сделанного наполняло Чаковцева такими же горячими, сбивающими дыхание толчками. Крови было много, так что бледная девушка на кровати – она сидела сейчас, обхватив колени руками, – измазалась в красное сплошь, от голых бедер до ключиц, и кровь Чаки заменила Блохе одежду. Чаковцев пошевелился, побуждая себя к действию, – любое действие лучше неподвижной скорби. Он посмотрел на Блоху.

– Кто ты? – спросила его Блоха.

“Как сложно бывает ответить на простой вопрос”, – подумал он с новой для себя тоской.

– Геннадий Сергеевич, – сказал он наконец, как при первой их встрече, – Чаковцев.

– Тогда кто он?

Еще один простой вопрос, такой ожидаемый. Чаковцев снова задумался, потом сказал:

– Тот самый белый карлик, продукт выгорания звезды.

Блоха изучала его с минуту пристальным взглядом, затем, очнувшись, оглядела себя, провела ладонью по груди.

– Мне нужно в душ. Здесь есть душ?

Он, конечно, не знал. Блоха качнулась, шатко выбралась из койки, переступила аккуратно через мертвого Чаки.

– Я поищу.

Чаковцев, дивясь спокойствию, её даже больше, чем своему, сказал:

– Погоди, я с тобой.

Они вышли в темный коридор. Чаковцев ткнулся в несколько дверей – повсюду лишь запустение, сырой подвальный дух.

– Мне душно, – сказала Блоха.

Тогда они пошли к выходу. Несколько бетонных ступеней, шершавые поручни. Чаковцев выбрался наружу, подал ей руку.

– Сейчас утро или вечер? – спросил он, вглядываясь в сумерки. – Я не разберу.

– Вечер, – ответила Блоха.

Кочковатое поле расстилалось перед ними, глыбы бетона высились там и сям, мелкий дождь моросил с серого неба.

– Полигон, – прошептал Чаковцев.

Блоха вздохнула и, стянув через голову кровавые тряпки, шагнула под морось.

– Замерзнешь, – крикнул ей Чаковцев.

Она не ответила, молча стояла, обхватив себя руками, и Чаковцев долго смотрел, как грязные струйки покрывают её тело извилистыми письменами. “Прочесть бы, – подумал он, но потом опомнился: – Зачем?” Он сходил назад в комнату и вернулся вскоре с ветхим шерстяным одеялом, завернул Блоху в куль. Её бил озноб, и Чаковцев, поколебавшись секунду, подхватил сверток с Блохой на руки, осторожно прижал к себе.

– Я тяжелая, – сказала она сонным голосом.

Чаковцев покачал головой:

– Ты легкая, не тяжелее блошки. Кстати, как тебя зовут?

– Блоха, – ответила она удивленно.

– Я не про это. Как тебя зовут на самом деле?

– Саша.

– Саша, – повторил Чаковцев, еле слышно дрогнув от нежности, – так-то лучше.

В комнате он споро передвинул кровать – подальше от Чаки и от лужи, сдернул простыню и, перевернув матрац, уложил Блоху, накрыл одеялом.

– Отвернись, – сказал он ей.

Блоха тут же поняла, послушно уставилась в стену. Чаковцев склонился над трупом, борясь с тошнотой. “Сначала штаны”. Он подобрал с пола пятнистые брюки, проверил карманы, звякнувшие ключами, потом долго и неловко натягивал штанины на мертвые ноги, стараясь не касаться кожи и не глядеть на голый пах. Ревность снова грызнула его – не к месту и не ко времени.

– Утром прилетит вертолет, – сказала Блоха за его спиной.

Чаковцев быстро к ней повернулся:

– Откуда ты знаешь?

– Он сказал.

– Что еще он сказал?

Блоха вдруг всхлипнула:

– Он вёл себя безупречно… до последнего часа. Я думала, он это ты…

Чаковцев зажмурился, глотая солёное, потом прошептал:

– Я знаю, девочка. Теперь всё будет хорошо.

– Он твой брат? – спросила Блоха.

– Просто очень похож, – ответил Чаковцев, отвернувшись. – Знаешь, давай это позже обсудим, ладно? Мне нужно многое сделать до утра. Поспи, если сможешь.

– Хорошо.