Чаки малыш

– Постой, – сказала Блоха, – кое-что еще.

Она наклонилась к нему, защекотала ухо:

– Я не знаю, как всё обернется…

– Я тоже.

– Просто знай, что благодаря тебе я пережила нечто… нечто особенное. И я очень тебе благодарна.

Чаковцев кивнул и захлопнул дверцу, постучал коротко по металлу: тук-тук. Она отъехала, потом притормозила, высунула голову:

– Прости меня, Чаки.

Крузер рванул с места, швыряясь по сторонам комьями грязи, в лучах его фар задергались деревья. “Это ты меня прости”, – подумал Чаковцев и зашагал прочь.

Нездешнего вида черный вертолет, похожий на сердитое насекомое, на странный гибрид осы и термита, завис над кочковатым полем, подыскивая место для посадки; было нечто брезгливое в его движениях: так случайный чистый гость присматривает себе место в захламленной квартире – присесть ненадолго на краешке. Чаковцев, щурясь от солнца, разглядывал диковинную козявку над головой и боролся с внезапным желанием показать гостю неприличное – не вяло-политкорректный, одобренный Голливудом палец, но исконное, полновесное, с дрожащим от силы чувства кулаком на конце. Чаковцев сидел у входа в бункер – руки на коленях – словно и не покидал насиженного места, через штанину чувствуя правой ногой бок савельевского портфеля. Усталость последних дней проделала с ним причудливую штуку: легчайшим усилием воли он мог увидеть себя со стороны – просто бухгалтера в ожидании электрички; те люди в вертолете, они, должно быть, точно так же глядели на него сейчас – интересно, подумал Чаковцев, кого они видят.

Черный вертолет приземлился наконец, со свистом раскручивая лопасти. Отъехала дверь, служивый с виду человек спрыгнул на землю и, пригибаясь под лопастями, побежал в его сторону, тыча на ходу автоматом с куцым стволом, похожим отсюда на игрушку.

Не добежав до Чаковцева, служивый остановился, издалека прощупал его глазами, покричал себе в рукав. Из вертолетного нутра показался еще один, вылез неторопливо. “Вот так фокус”, – подумал Чаковцев не без удивления. Главный человек приблизился к нему спокойным мерным шагом, немножко вразвалку, молча постоял, переводя взгляд с живого Чаковцева на мертвого и обратно, – смесь осторожности и любопытства читалась на его лице, так поразившем Чаковцева при первой их встрече.

– А я в вас не ошибся, Геннадий Сергеевич, – сказал он наконец с усмешкой. – “Ставлю на поэта”, – сказал я тогда, и не ошибся. Э, да вы хоть помните меня, Геннадий Сергеевич?

“Забудешь тебя”, – подумал Чаковцев, а вслух сказал:

– Как же, припоминаю. Демон-оптовик. Выходит, таки продали свой брегет? – и показал на вертолет.

Иван Георгиевич хлопнул себя по ляжкам, залился счастливым смехом. “Демон… оптовик… уморил”, – забормотал он сквозь слезы. Отсмеявшись, поднял рукав:

– При мне, как видите.

– Значит, это я в вас ошибся, – заключил Чаковцев.

– Не вы первый, Геннадий Сергеевич, не вы последний… Что же, как вы? Нашли своё призвание? Как это вы тогда сказали: “истинный талант”, что ли?

Чаковцев усмехнулся:

– Возможно.

– Что ж, тогда, – потер ладони Иван Георгиевич, – перейдем к делу, если не возражаете.

– Не возражаю, – сказал Чаковцев, собирая по усталому рассудку последние крохи внимания, – но у меня есть вопросы, предварительные, так сказать.

Иван Георгиевич прищурился, пожал плечами:

– Валяйте.

– Зачем вам бумаги?

– Вы издеваетесь или правда не понимаете? Про Манхэттенский проект слыхали?

Чаковцев кивнул:

– Слыхал.

– Так вот, – Иван Георгиевич указал на портфель, – это может стать следующим.

Еще вопросы?

– Кто вы на самом деле?

– Тот, кто заключает сделки… Послушайте, вы ведь не хотите знать на самом деле.

Пусть будет так: я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Довольны?

– В стиле вам не откажешь.

– В наше странное время, Геннадий Сергеевич, когда добро и зло так неразличимы, стиль это всё, что нам остаётся.

– Аминь, – сказал Чаковцев.

Иван Георгиевич кивнул и движением пальца подозвал служивого человека, показал на Чаки:

– В мешок его и на борт.

Потом повернулся к Чаковцеву:

– Каковы ваши условия?

Чаковцев, провожая взглядом труп, в известном смысле свой собственный, задумчиво спросил:

– Чего хотел он?

Иван Георгиевич поморщился:

– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос? Он хотел забвения грехов.

– И он его получит?

– Зависит от вас.

Тот, кто заключает сделки, смотрел Чаковцеву в глаза памятным докторским взглядом, от которого тому снова сделалось дурно.

– Каковы ваши условия? – снова спросил он, нажимая на “ваши”.

– Я хочу Энск, – ответил Чаковцев.

– Вы уверены?

– Да. Я думал об этом всю ночь. Один из Чаковцевых был лишним, и я теперь точно знаю, какой именно.

– Вы что же, принимаете его грехи? – спросил Иван Георгиевич вкрадчиво.

– Я и есть он, это просто.

– Тогда поднимайтесь на борт.

– Зачем?

– Сделку нужно скрепить.

– Кровью? – усмехнулся Чаковцев.

– А разве она до сих пор не пролита?

Они поднимались быстро. Чаковцев получил перед взлетом пару наушников, и голос Ивана Георгиевича звучал у него сейчас прямо в голове: