Чародей

Должность, куда епископ по наущению архидиакона Алчина сослал Чарли, состояла в пастырском попечении о шести небольших церквушках, расположенных в той части провинции Онтарио, которая лишена и романтики Севера, и близости к цивилизации Юга (как это слово понимают в Канаде). Скудно населенный приход не принадлежал к Торонтовской епархии: Алчин проявил священническую ловкость рук и уговорил соседнего епископа, чем-то ему обязанного, принять Чарли под свое крыло – но лишь под самый дальний, облезлый кончик этого крыла. Жители нового прихода Чарли кое-как существовали за счет приусадебного хозяйства, мелкой лесозаготовки и редкой подработки на строительстве дорог. Они не были ни процветающими, ни жизнерадостными людьми. Кажется, что шесть церквей – это очень много на одного священника, но от Чарли не ожидалось, что он будет посещать их все каждое воскресенье; в двух из них он бывал только раз в месяц. Церкви отстояли недалеко друг от друга; то есть недалеко, если у вас хорошая машина, легко проходящая по бездорожью. Но очень далеко, если у вас только дряхлый мопед, уже впадающий в старческую немощь, а вы совершеннейший новичок в механике или, как сейчас говорят, страдаете техническим идиотизмом. Рыдван Чарли веселил его малочисленных прихожан, но Чарли было не до шуток, если мопед, как это часто случалось, ломался где-нибудь вдалеке от мест проживания мастеров, способных его починить.

Прихожане – о, как раз тут Чарли и можно было бы обвинить в снобизме. Он вырос в культурной семье и получил дорогое образование. Он был неглуп и не стремился к невозможному. Но все же он не мог не мечтать хотя бы изредка о скатерти, о ножах и вилках из благородного металла, не потемневших от времени и не хранящих между зубьями остатки прошедших трапез. Он мечтал о постельных принадлежностях, которые не были бы ворохом рваных лоскутов, и о постельном белье, которое не было бы фланелевым, истертым до полной потери ворса. И чтобы эти простыни меняли чаще, чем то было заведено у мисс Энни Макгрудер, поскольку именно Макгрудеры предоставляли Чарли кров и стол.

И разве могло быть иначе? Священники всегда жили у Макгрудеров. Для тех это была форма пожертвования на благие дела. Макгрудеры брали с Чарли меньше, чем взяли бы, не будь он служителем церкви – если бы кто-нибудь, не будучи служителем церкви, вдруг захотел у них жить и столоваться.

Они ели на клеенке такой старой, что от нее пахло едой давно минувших дней. Они ели на кухне. Не на такой, какой она представляется городскому жителю, – с хорошенькими занавесочками, шкафчиками, которые, по мнению современного массового застройщика, выглядят мило, и электрической или газовой плитой, такой красивой, что кажется – это и не плита вовсе. Макгрудеры не знали подобной персидской роскоши; печка у них была черная и, когда топилась, пахла раскаленным чугуном. За печкой часто курица высиживала цыплят в картонной коробке; перед печкой лежали в коме две вонючие старые собаки, славные своей полезностью на охоте и в качестве сторожей, и испускали зловонные газы. На специальном собственном стульчике, на собственной подушечке, очень старой, спал кот, пожилой самец. Каждое из этих созданий вносило свой вклад в характерный для кухни букет запахов, ибо все окна тут были плотно законопачены газетой, чтобы зимой не тянуло холодом, а на лето их не расконопачивали, чтобы не утруждать себя лишний раз.

Не последним фактором в этом попурри из запахов был Эймос Макгрудер, не то чтобы неопрятный человек – лицо у него было чисто, а руки не слишком грязны, но он носил одну и ту же одежду неделя за неделей, а при входе с улицы разувался и по дому ходил в сильно ношенных теплых носках. Его запах – мощный, мужской, животный – был не то чтобы отвратительным, но неотвратимым.

Эймос был холостяк, так что в его вони, вероятно, участвовал тестикулярный фактор, как и у кота. Эймос жил с сестрой, мисс Энни, не то чтобы явной сумасшедшей, но ей, на местном языке, шариков в голове не хватало. Мисс Энни вполне компетентно вела дом – не сказать, что превосходно, но, по крайней мере, он не внушал отвращения, хотя в сливочном масле слишком часто попадались волосы. Подавала она следующее: на завтрак – овсянку; на обед – тушеную говядину с сыроватой картошкой; на ужин – хлеб с разнообразным вареньем, которое варила сама по мере созревания сезонных плодов. Все трапезы запивали крепким настоявшимся чаем, заваренным в чайнике, откуда редко выбрасывали спитые остатки, давно отдавшие всю горечь до капли.

Разговоры за едой начинались с краткого отчета о погоде в исполнении Эймоса; он противоречил прогнозу, который утром передавали по радио, так как, по мнению Эймоса, эти там вечно все путали. Мисс Энни могла упомянуть, что днем видела кого-нибудь на дороге. Все остальное время она говорила о религии.