Чародей

Тут снова проявляется Эсме. Читатель этой истории болезни, вероятно, окончательно запутался в последовательности эпизодов; ведь, хотя я излагаю события, относящиеся к самому началу своей жизни, я начал записывать их меньше четырех лет назад, когда мисс Эсме Баррон из «Голоса колоний» пришла выпытать у меня в деталях историю района Торонто, где я живу. Две главные достопримечательности этого района, если не считать жилых домов, мелких бизнесов и лавок, – храм Святого Айдана (некогда славившийся своей музыкой) и моя клиника (которая до сих пор, хоть и негромко, славится необычными методами лечения). Для меня прошла целая жизнь; для Эсме – лишь короткий промежуток, памятный вступлением в брак с моим крестным сыном Коннором Гилмартином, меньше года спустя – его убийством при так и не выясненных обстоятельствах и, наконец, рождением дочери, посмертного ребенка Гила, к моему изумлению крещенной в храме Святого Айдана и получившей имена Мэрион (от крестной матери, коллеги Эсме по телевидению) и Олвен (от меня, крестного отца, решившего, что внучка Нюэлы должна идти по жизни, вооруженная славным кельтским именем). К моему удивлению и восторгу, Эсме стала пользоваться именем Олвен как основным, хоть и в не слишком удачном уменьшительном варианте, Олли, как я ни возмущался, что это напоминает скорее о толстяке из пары комиков Лорел и Харди, чем о благородной принцессе.

Однако это не история, а книга заметок, и, поскольку она не предназначена для посторонних глаз, во всяком случае пока, любопытные пусть толкуют ее как могут.

Итак, Эсме появляется снова. Оправившись от вдовства и родов – с удивительной стойкостью, – она возвращается на пост и вновь начинает расследовать историю, которую, по ее мнению, таит эта часть Торонто, похожая на деревню.

Она полна решимости поговорить с Чарли, поскольку Макуэри рассказал о его возвращении, хоть и умолчал о сопутствующих обстоятельствах. Эсме знает только, что Чарли временно живет у меня, поскольку слаб здоровьем. Она умна и не пытается поймать его у меня в клинике, но приглашает его на ужин – вместе со мной, Макуэри и прочими гостями.

Ужин прекрасный. Олвен остается в детской – бывшем кабинете Гила, – и нас не приглашают ею полюбоваться. Похоже, у Эсме дела идут отлично, раз она может себе позволить роскошь держать няню даже по восемь часов в день плюс временами нанимать «бебиситтеров».

– Эсме, ты совершенно великолепно готовишь, – сказал Макуэри под самый конец ужина. Ужин был прекрасный и ловко учитывал аппетит больного Чарли, еще не совсем привыкшего к цивилизованной пище.

Мы начали с креветочного салата, а основным блюдом было прекрасное сырное суфле. Завершился ужин фруктами. Запивали приличным шардоне, а к кофе Эсме подала коньяк.

– Спасибо, Хью, – ответила она. – Кулинарное искусство – странная вещь. Похоже, оно самое недолговечное из всех искусств. Когда я умру, напишите у меня на могильном камне: «Здесь лежит та, чье имя было начертано соусом бешамель».

Если я лечу алкоголиков, то никогда не лишаю их алкоголя – только деликатно ограничиваю количество. Чарли у меня в клинике получал соответствующий рацион – пару стопок в день, – так что ему не пришлось переносить муки абстиненции. Я решил, что по такому случаю – он впервые за много лет оказался на сборище более парадном, чем «гостиная ночь» у Макгрудеров, – шардоне и рюмочка коньяка ему не повредят.

Они ему и не повредили. Он свободно, остроумно беседовал с Эсме, и я вспомнил, что именно эта чарующая простота в обращении с женщинами всегда служила ему защитой против них. Он так свободно флиртовал с Эмили, зная, что, несмотря на все куртуазные речи и фамильярность, его священный сан и ее союз с Чипс образуют непреодолимый барьер, который никогда не будет разрушен. Они даже шутили о браке, притом что к алтарю их не притащили бы даже на канате упряжкой быков. Так же было и с Эсме. Честно сказать, я завидовал легкости его обращения с женщинами. Это был лучший способ удержать их на расстоянии, а я в своем ремесле время от времени сталкиваюсь с пациентками, которые обладают чересчур богатой фантазией и не желают сохранять дистанцию в отношениях с врачом.

Эсме желала знать все о приходе Святого Айдана во дни его расцвета, а Чарли охотно рассказывал. Он говорил о великолепных церемониях, исполняемых с точностью и элегантностью; о мельчайших деталях церковного этикета – свечи всегда зажигались при помощи зажигалки, поскольку традиция требовала кремня и стали, а не, например, спичек; о тщательном подборе облачений; и конечно, о славной музыке под управлением Декурси-Парри и, в меньшей мере, Дарси Дуайера; о толпах на полуночной рождественской литургии и об окутанных тьмой утренях Страстной седмицы. Он сказал, что в приходе Святого Айдана царил дух, подобного которому нельзя было найти во всем городе.

Эсме тихо слушала и уверенно запоминала: она принадлежала к благословенному типу журналистов, полагающихся не на диктофоны, но на цепкую память, которая поглощает и на ходу редактирует услышанное.