Час ноль

Но, потянув Лени к себе («Не прикасайтесь к ребенку!» — воскликнула она), Ханна вдруг заметила изумление и беззащитность на его лице, и ощущение, что обидела она его зря, что она не права, тревожило, словно крохотная заноза, которую не видишь, но очень хорошо чувствуешь.

Вскоре после этого лейтенант Уорберг и Хаупт чуть было не наехали на нее на джипе. Уорберг пригласил Хаупта на прогулку. Разумеется, дружеские отношения с недавним противником были запрещены, но Уорберг попросту объявил сержанту Томпсону, что Хаупт — его переводчик.

— Комендантский взвод — это же скучно, — сказал тогда лейтенант Уорберг.

Они катались в джипе по деревне, гоняли кур, производили впечатление на девушек и ужасно напугали патера Окса. Оба смеялись, был на редкость погожий октябрьский день, и тут Уорберг чуть не задавил Ханну Баум.

Прошло какое-то время, прежде чем Хаупт заставил Уорберга остановиться. Он чуть было не позабыл свою трость, так он спешил поскорее выскочить из машины и догнать Ханну. Она продолжала идти и не замедлила шага, хотя не могла не слышать, что джип остановился. В конце концов он ее догнал. Он с трудом перевел дыхание.

— Чего вы от меня хотите? — удивилась Ханна.

— Но мы ведь чуть-чуть вас не задавили, — сказал Хаупт.

— Чуть-чуть не считается, — ответила Ханна.

— А вас, видимо, трудно напугать, — сказал Хаупт. — Уж если вы не испугались американской артиллерии, то разве испугает вас какой-то американский джип. Извините.

То, что она осталась дома по время американского обстрела, он, стало быть, уже знал.

Лени, конечно, думала, что мать не догадывается о ее частых визитах к Хаупту. Однако Ханна уже в самый первый раз заприметила, как она выходит из двери Хаупта, — Ханна тогда искала ее, потому что давно стемнело. Ей не нужно было расспрашивать Лени; когда Лени возвращалась от Хаупта, в ее лице было что-то такое, что Ханне тотчас все было ясно. И хотя та непонятная злость все еще сидела в ней, она предоставила ребенку свободу. Она сама себя не понимала. И лишь однажды, когда лицо Лени, вернувшейся от Хаупта, было совсем другим, она отправилась к нему сама. Его не было дома. Она подождала на скамейке рядом с крыльцом. Наконец он появился.

— Я должен извиниться, — сказал он устало.

Он собрался на прогулку, и Лени увязалась следом. Вначале он не обращал на нее внимания, не хотел обращать, так он сказал. Между домами это было еще возможно, но не в открытом поле. Тогда он пошел быстрее, нога у него разболелась, но девочка не отставала. Он остановился и оглянулся. Лени сделала несколько шагов назад. Они уставились друг на друга. Он повернулся и пошел дальше. Но Лени шла следом.

Он снова остановился. А когда хотел идти дальше, она крепко ухватила его за рукав. Он вырвался.

— Я хотел бы побыть один. Понимаешь?

Она отступила.

Он пошел дальше. За собой он слышал ее шаги, быстрые, легкие шаги ребенка. И тут он повернулся и ударил ее. Она ошарашенно уставилась на него, потом ушла.

— Я знаю, простить такое нельзя, — сказал Хаупт.

Ханна собиралась накричать на него. Она заготовила настоящую обвинительную речь. Но в эту минуту все словно ветром сдуло. Он и не думал защищаться.

И тут он сказал нечто, тоже засевшее в ней как заноза.

— Но ведь вы так жить не можете.

Она резко встала и пошла.

Однако на следующий день вечером головы Лени и Ханны появились в раскрытом окне Хаупта.

— Не хотите ли с нами прогуляться, — предложила Ханна и улыбнулась.

И во время этой прогулки Лени, державшая мать за руку, другой рукой взяла руку Хаупта. Рука Ханны вдруг словно одеревенела. Она ощущала ее каким-то инородным телом. В конце концов Ханне удалось незаметно высвободить руку.

Ханна понимала, что не скоро найдет в деревне человека, с которым так интересно было бы разговаривать обо всем, как с Хауптом. Ей нравилась его манера говорить. Нравилась категоричность его суждений, категоричность, от которой он сам был в некоторой растерянности. Но долго притворяться она не могла: Хаупт нравился ей и как мужчина. И, даже когда они уже спали вместе, когда уже вступили в интимную связь, чувство, что она беззащитна, только усилилось.

Пока она не положила на стол ту пачку сигарет.

С тех пор прошло уже много времени. Они давно снова были вместе, но ее вдруг заинтересовало, что случилось тогда у них с Хауптом. Она даже спросила об этом Лени.

Она дернула ее тогда к себе, сказала Лени. И всю обратную дорогу ругала ее.

— А потом ты весь вечер копалась в своей шкатулке.

Шкатулка Ханны была деревянным ящичком, где хранились фотографии отца Лени. Он всегда был заперт, и Ханна лишь изредка разрешала Лени посмотреть фото. Обычно же она прятала не только ключ, но и ящичек.

Ханна посадила Лени на колени.

— Хочешь, посмотрим фотографии?

Лени кивнула.

Ханна достала ящичек.

— Теперь можешь смотреть их столько, сколько захочешь, — сказала она, пока Лени разглядывала фотографии. Она обняла дочь за плечи и тихо раскачивала ее из стороны в сторону. Улыбнулась. Легонько подула Лени в затылок. — Твоя мать иногда бывает настоящей прорицательницей.