Час расплаты

Однако калитка уже приоткрылась, и предательская мысль проскользнула внутрь.

In loco parentis. На самом ли деле «вместо»?

Глава тридцать вторая

– Насколько хорошо вы знали преподавателя Ледюка? – спросила Изабель Лакост.

Она посадила Амелию справа от себя, а двоих мужчин – дальше за столом, справа от кадета, и голова Амелии была повернута к ней, и только к ней.

Этот метод Лакост освоила на заре своей карьеры в отделе. Если многие следователи-мужчины применяли тактику устрашения, когда два или три агента окружают подозреваемого, выстреливают в него вопросами, пытаются выбить из равновесия. Лакост предпочитала иной метод.

Она создавала атмосферу безусловного доверия. Некое подобие заговора. Изабель Лакост не удивлялась, когда эта тактика хорошо срабатывала с женщинами, которых она допрашивала. Удивляло то, что ее метод так же хорошо работал и с мужчинами.

К жесткому напору они были подготовлены, но не имели защиты против доверительного, даже дружеского разговора.

– Не очень хорошо, – ответила Амелия. – Профессор Ледюк читал курс по предотвращению преступлений.

– Я помню, как ненавидела этот курс. Я хотела узнавать про оружие и тактику, – со смешком сказала Лакост. – Он был хорошим преподавателем?

– Не очень. Я думаю, что и он не очень любил свой предмет. Он ведь прежде возглавлял академию, верно?

– Неофициально, но по существу да, возглавлял. Пока не пришел месье Гамаш.

Амелия кивнула.

Изабель Лакост внимательно смотрела на нее. Она видела то, о чем говорил Бовуар. Кадет Шоке в любом месте оставалась бы белой вороной, а особенно в Полицейской академии Квебека. Она выделялась на фоне других. Но, кроме того, выпадала из ряда вон.

Лакост обратила внимание на пирсинги. Колечки и штифтики, похожие на пульки. Девушка, пронзенная во всех местах. Может, это удерживает ее как единое целое. Как Железного Дровосека из страны Оз. В поисках сердца.

Из-под ее одежды то и дело вылезали края татуировок.

Глаза, обращенные к Лакост, были яркие, вопрошающие. Тлеющие, но не горящие. Однако дыма без огня, как известно…

Это была молодая женщина удивительного интеллекта и проницательности. Девушка, не боящаяся быть не такой, как все. Но это не означало, что она ничего не боится.

Изабель знала, что у каждого есть свои страхи. Может быть, молодая женщина боялась быть такой, как все.

Она, вероятно, очень одинока, подумала Лакост. Мы все ищем утешения в чем-нибудь. Кто-то – в дружбе, семье, вере. Кто-то – в наркотиках, алкоголе, еде, азартных играх или добрых делах. Кто-то – в случайных связях. Они замаскированы под человеческие контакты, но ближе к ненависти, чем к симпатии. И уж конечно, не являются любовью.

Желина открыл было рот, но тут же закрыл его под испепеляющим взглядом Лакост.

Жан Ги Бовуар сидел, сжав губы, чтобы не улыбнуться. В прошлом он видел немало таких взглядов. И сейчас порадовался, что они действуют не только на него.

– Вам нравился Герцог? – спросила Лакост.

– Я его не знала.

– Я вас тоже не знаю, но вы мне нравитесь. Мне нравится ваша смелость.

Это было правдой. Изабель Лакост знала, сколько мужества требуется от Амелии Шоке, чтоб встречать каждый новый день. В одиночестве.

Глаза Амелии распахнулись, маленькие руки сжались в кулаки. Но она ничего не сказала.

А Изабель стало любопытно, когда в последний раз кто-нибудь говорил Амелии, что она нравится.

И еще она думала о том, как заставить эту настороженную девушку раскрыться.

– «Ваш, фавориты, праздник пуст. Вы пузырьки с державных уст, – услышала она вдруг собственный голос и увидела, как Амелия наклонила голову набок. – Вас всех ждет эта же судьбина. Вы рябь, а нация – стремнина».

За спиной Амелии Изабель Лакост видела двух мужчин, на лицах которых отражались все их чувства в диапазоне от отчаяния до недоумения.

– Это что? – спросила Амелия.

– Сатирическое стихотворение Джонатана Свифта, – сказала Лакост.

Бовуар закатил глаза чуть ли не до затылка.

– На смерть герцога, – добавила Лакост. – Если не ошибаюсь, вы любите поэзию.

Амелия кивнула и повторила:

– «Вас всех ждет эта же судьбина».

– Если чей праздник и был пуст, то Сержа Ледюка. Герцога, – сказала Лакост. – И какова была его судьбина?

– Видимо, умереть от чьей-то руки.

– Но чьей?

– Вы думаете, моей? – спросила Амелия.

– Отпечатки ваших пальцев найдены на карте, что лежала в его ночном столике. Эта карта принадлежала вам, верно?

– Не знаю, – ответила Амелия. – Вероятно, мне. У всех остальных карты на месте. Но я ему свою не давала.

– Каковы были ваши отношения с Сержем Ледюком? – повторила Лакост.

– Он хотел меня трахнуть.

– И удалось?

– Нет. Я сказала, что отрежу его член и затолкаю ему в горло.

Мужчины уставились на нее, широко раскрыв глаза.

– Что он вам ответил? – спросила Лакост.

– Пригрозил меня исключить.

– И что бы это для вас значило? – спросила Изабель твердым голосом, сдерживая бушующую в ней ярость.

– Для меня – смерть.

Изабель Лакост заставляла себя сохранять спокойствие. Не утешать. Не опровергать серьезность этих слов легковесными заверениями: мол, она не сомневается, что это не так.

Потому что она знала: это так.