Час расплаты

– Мы все в свое время оказываемся на перекрестке, верно? – мрачно сказал Желина. – Одни раньше, другие позже. Оказываемся там вследствие какого-нибудь ужасного события. В вашем случае – смерти ваших родителей. В моем – смерти жены. Столкнувшись с событием такого масштаба, кто-то выбирает одно направление и ожесточается. Хочет, чтобы и другие страдали, как он. Но некоторые выбирают более трудный маршрут. Они становятся сострадательными, добрыми и терпеливыми к недостаткам других. Они хотят избавить других от боли, которая досталась им.

– Oui, – сказал Гамаш.

Ему стало любопытно, к чему клонит его собеседник.

– Это разрывает их на части, – продолжил Желина. – Поступки человека могут совершенно не отвечать нашему представлению о нем. Люди могут говорить одно, а думать совершенно иное. Большинство настоящих монстров, с какими я сталкивался, внешне выглядели как святые. Иначе они не могли. Иначе их бы уже давно остановили.

– Это признание? – спросил Гамаш и услышал смех в темноте.

– Я рассчитывал на ваше признание, сэр. Это облегчило бы мою задачу. Облегчило бы вашу семейную жизнь. Прекратите игру. Мы оба знаем, что случилось и почему.

Гамаш посмотрел на Желина:

– Если собираетесь меня арестовать, арестуйте сейчас, но не смейте впутывать мою семью.

– Слишком поздно. Ваша семья в этом деле уже по уши. Я знаю, кто такая Амелия Шоке.

– Вы не знаете ничего.

– Я знаю все.

Гамаш сделал маленький шаг к нему, но остановился.

Желина не отступил. Он стоял выпрямившись, будто бросая Гамашу вызов.

– Еще одна счастливая возможность? – прошептал Желина. – Неужели мне суждено, как бы это выразиться, кормить червей в вашем саду, месье? Чем больше убийств, тем легче их совершать, правда?

– Я думаю, обед уже готов, – сказал Гамаш, хотя на уме у него было совсем другое. Он отошел от офицера конной полиции. – Нам пора возвращаться. Пошли, Грейси. Анри!

Он подобрал щенка и пошел к дому. Овчарка понеслась следом. Сквозь кухонное окно Арман видел, как Рейн-Мари двигается по кухне. Вот она откинула волосы с лица. Бормочет что-то про себя, как всегда, когда затевает большой прием.

И ему захотелось рассказать ей то, в чем он должен был признаться много лет назад и, конечно, несколько месяцев назад. Когда впервые увидел имя Амелии Шоке.

– Давно я сплю? – спросила Рут, глядя на свою тарелку.

– Виктории уже нет на троне, если ты об этом спрашиваешь, – ответила Мирна.

– Но хорошая новость в том, что у нас есть другая королева, – сказал Оливье, посмотрев на Габри.

– Я услышал, – сказал Габри. – Отвратительная пошлость. О-о-о, лепешечки!

– Который час? – гнула свое Рут.

Перед каждым стоял омлет со свежим эстрагоном, приправленный растопленным камамбером.

На сосновом столе стояла тарелка нежирного бекона и корзинка золотистых лепешек с тающим на поверхности маслом.

– Завтрак? – спросила Рут, еще более бестолковая, чем обычно.

– Ужин, – ответила Рейн-Мари. – Прошу прощения, но это все, что у нас есть.

– Великолепно, – сказала Мирна и взяла три кусочка бекона, копченного в кленовом соусе.

– Кто-то даже может назвать это чудным, – сказала Рейн-Мари и улыбнулась, поймав взгляд Армана.

Все присутствующие, кроме Рут, согласились. Они были человеческим щитом между Гамашами и конником.

И однако, все обратили внимание на то, что Арман сел прямо напротив Желина.

Видимо, чтобы показать, что его не запугать, подумала Клара.

Видимо, чтобы выполнять роль щита для Рейн-Мари, которая кидала в его сторону сердитые взгляды, подумала Мирна.

Видимо, чтобы приглядывать за своим обвинителем, подумал Оливье.

Видимо, потому, что зло всегда, по словам Одена, «некрасиво и непременно человекообразно», подумала Рут.

– «Спит с нами в постели, – пробормотала она, – и ест за нашим столом»[63].

Гамаш, сидевший рядом с ней, слегка повернулся к старой поэтессе.

– «А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку, – прошептал он ей в ответ. – Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи».

Она встретила его твердый взгляд, и разговоры вокруг них уплыли куда-то вдаль.

– Ты знаешь конец? – тихо спросила Рут.

– Его? – прошептал он, кивая на Желина.

– Да нет же, идиот. Строфы.

Гамаш поморщился, задумался на секунду.

– «Зло беспомощно, как нетерпеливый любовник, – сказал он, лихорадочно пытаясь вспомнить. – И начинает свару, и преуспевает в скандале…»

– «И мы видим, как, не таясь, взаимоуничтожаются Добро и Зло», – завершила Рут. – Вот какой конец.

Они долго молча смотрели друг на друга.

– Я знаю, что я делаю, – сказал Арман.

– А я знаю эпитафию, когда слышу это.

– Вы сказали, что кадеты – это скопище ошибок. Вы так думаете?

– Насчет них не знаю, – ответила Рут. – Но это точно про тебя. Бекон?

Гамаш взял опустевшую тарелку. Рут требовала, а не предлагала.

– У меня к вам вопрос, Рут, – сказала Рейн-Мари с другого конца стола. – В архивах, которыми я занимаюсь, ничего нет про Первую мировую войну. Вы не знаете, куда могли подеваться все материалы? Ведь, по идее, их должно быть много.

– Почему все думают, что я всё знаю?

– Мы так не думаем, – вставил Габри.

– Да, я знала про Стропила. Никто, кроме меня, не знал.