Час ведьмы

— Но я могу заверить тебя: я не поэтому пришла на перешеек.

— Я уже сказала: никому не нужна мудрость старухи в вопросах такого сорта.

— Ты знала Анну Гиббенс? — спросила Мэри.

— Да. Но и почти весь Бостон знал.

— Я не верю, что она была ведьмой.

— Почему?

— Она была почтенной женщиной благородного происхождения.

— Не думаю, что это условие служит препятствием для Дьявола, когда он ищет себе учеников и помощников.

Мэри думала, что Констанция станет защищать Анну. В кругу самой Мэри уж точно никто не верил, что она была ведьмой.

— Ты была подругой Анны? Это правда?

— Да, правда.

— Она была одержима?

— Нет.

— Но ее отлучили от церкви.

— Это было давным-давно. Ты тогда была еще ребенком. Твоя семья еще не переехала сюда. Она прожила в отлучении шестнадцать лет.

— Почему ее отлучили?

— Отлучают по многим причинам. Вспомни Эдмунда и Эстер Хоук. Они просто предпочитают глушь лесов мнимой порядочности материнской церкви.

— А Анна Гиббенс?

— Она была несговорчивой и упрямой, выступила против начальников, которые заваливали ее непосильной работой. Ее могли повесить уже тогда, но ее муж в то время был жив.

— Значит, ее несправедливо повесили?

— Женщину отправили на эшафот потому, что ее язык и ум были острее, чем обвинителей. Так происходит всегда, если мужчины обвиняют женщину. Посмотри на магистрата Калеба Адамса: ничто не пугает мужчину больше, чем женщина, которая несчастлива в жестких рукавицах мужчины.

— У Господа есть свой план для нас, — сказала Мэри, но без вдохновения.

— Это так. И в его плане женщина приходится мужчине подругой, а не рабыней. Это существенная разница. У женщины также есть ум, и от этого наши досточтимые магистраты и подобные им люди приходят в ужас.

— Иногда мой муж утверждает, что у меня в голове белое мясо вместо мозгов. Если он прав, то, может быть, мне стоит утешиться тем, что, какие бы унижения меня ни ждали, веревка мне не грозит, — ответила Мэри.

— Когда мужчины чувствуют угрозу, они любят поговорить о том, как блуждают в потемках женщины со светлой головой. Так что, как бы мужчины тебя ни называли, не ищи утешения в их словах. В них нет ничего хорошего.

Мэри кивнула. Она и раньше об этом догадывалась, потому что, сколько бы Томас ни насмехался над ее якобы глупостью, он в то же время заявлял, что она, на свою голову, слишком умна.

— И… — тут Мэри помедлила, не зная, как сформулировать следующий вопрос. Она смотрела, как две белки карабкаются по стволу дуба, который стоял в чьем-то дворе неокольцованный.

— Говори прямо. Спрашивай что хочешь. Нас никто не слышит, кроме этих белок. Очевидно, что ты хочешь спросить о чем-то важном.

— Да. Пожалуйста, скажи мне: ты ешь вилкой?

Констанция остановилась и улыбнулась, и, хоть зубы у нее были кривые и желтые, улыбка тем не менее вышла очаровательной.

— Значит, это имеет отношение к зубьям Дьявола?

— Да.

— Нет, — ответила она и пошла дальше. — Мне всегда было достаточно ножа и ложки.

— Ты боишься вилок?

— Нет.

— Кто-то закопал их во дворе у моего дома. Зачем кому-то это понадобилось? Ты слышала о таком колдовстве?

— Колдовство, для которого нужна вилка?

— Да.

Констанция молчала, размышляя. Наконец она ответила:

— Не совсем вилка. Но кое-что вильчатое.

— Продолжай.

— Шекспир писал о таком зелье.

— Я не перечитывала Шекспира с тех пор, как мы уехали из Англии, — осторожно сказала Мэри. — Но совсем недавно я вспомнила одну из его пьес.

— В «Макбете» есть ведьмы, и они добавляют в зелье вильчатый язык гадюки.

— Но есть разница между раздвоенным языком и вилкой.

— Согласна. Но представь, что у ведьмы нет возможности добыть змею, а следовательно, и язык. Возможно, ей не оставалось ничего другого, кроме как воспользоваться вилкой.

— Там был еще пестик, — продолжала Мэри и вытащила его из кармана. — Посмотри, что вырезано на ручке. Трезубец.

— В этом есть логика. Исходя из того, что я слышала, и все, что скажу тебе, — не более чем людская молва, потому что совершенно очевидно, что я не ведьма, — проговорила Констанция, разглядывая пестик.

— Конечно, нет, — согласилась Мэри, она понимала, что это следует сказать в такой ситуации.

— Этот пестик — не более чем символическая составляющая целого. Как и зубья Дьявола. Кто бы ни творил заклятие, он использовал этот пестик и вилки вместо вильчатого языка змеи, соответствующим образом высушенного и растертого в ступке.

— Разве это может сработать? Разве Дьявол откликнется? Это не настоящее зелье.

— Разумеется, нет, — терпеливо ответила Констанция. — Однако это подношение. Дьявола интересует не столько конкретный состав зелья, сколько обращение верующего. Еще раз: это только то, что говорят самые разные люди, в том числе наши достойные проповедники.

Несмотря на снегопад, теперь, когда они покинули перешеек и подходили к более заселенным кварталам города, на улицах стало более людно. Мэри понизила голос и спросила:

— Чего хочет тот человек, который закопал вилки и пестик? О чем ведьма просит Сатану?

— Для чего она принесла подношение?

— Да.

Констанция указала на приземистый дом с щелями вместо окон и каменной трубой, из которой валил черный дым.