Чаша Грааля. Софиология страдания

Теократический характер войны выражен здесь совершенно явно. Но для понимания софиологии войны, быть может, ещё важнее этого ангело-человеческого воинства уразумение небесного противоборства войны архангела Михаила и ангелов его с сатаною и воинством его (Откр. 12:7–12). Здесь указано и основание этой войны. Речь идёт о власти Христовой: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его; потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь (Откр. 12:10). Что бы ни значила эта «клевета» в небе, но ясно, что здесь речь идёт о столкновении двух начал, между собою непримиримых и несовместимых.

Но что же может значить здесь самая война ангелов? О ней говорится, что ангелы не возлюбили души своей даже до смерти (Откр. 12:11). Конечно, здесь не может быть речи о смерти в буквальном смысле духов бесплотных и потому бессмертных, но о таком состоянии, которое соответствует готовности к смерти, о предельной жертвенности и неустрашимости, о высшем подвиге и напряжении любви к Богу и Агнцу. Здесь также не может быть речи о жестокости, которая неизбежна в войне человеческой, но о том духовном напряжении, которое имеет результатом окончательное разделение добра и зла, что и выражается в низвержении с неба сатаны и ангелов его.

Ангельское небо отныне принадлежит уже одним ангелам, следовательно, жизнь ангельская исполнена одних Божественных начал, т. е. безусловно софийна.

Это есть, очевидно, высшая ступень добра, предельное достижение, которое дано было не Божественною силою (конечно, этой силой сатана мог быть низвергнут с неба и помимо войны с ангелами), но имело быть духовно завоевано. Следовательно, война, понятая как духовная жертвенность и напряжение, включена в план небесного строительства и ангельской жизни. Правда, эта необходимость войны, как и её неизбежность, связана с восстанием сатаны и возникшим отсюда разделением в рядах воинства небесного.

Войны могло бы и не быть, как на земле, так и на небе, помимо этого мятежа. Однако остаётся неизбежным и в таком случае некоторый духовный эквивалент этой войны, т. е. того творческого напряжения, которое ей соответствует. Нетворческая пассивность и здесь не может иметь места, ибо она не соответствует закону софийности творения, причём этот закон имеет равную силу на небе и на земле. И если не будет войны в прямом смысле, то остаётся война с собой, в себе и за себя, т. е. с пассивностью нетворческой за активную, творческую заданность.

[Война как путь ософиения твари]

Такое значение имеет война в небесах. В связи с этим раскрывается смысл её и на земле – и даже не в ветхозаветной церкви, но в христианской. Война может быть путём, вернее, одним из путей ософиения твари. Иначе она вообще не может быть принята или попущена. При обсуждении общего вопроса о софийном смысле войны надо сначала отстранить частности касательно той или другой войны в её правде и неправде, но взять его в общей форме – о войне как таковой в истории. Именно только в таком общеисторическом контексте и может быть поставлена эта проблема, ибо война принадлежит истории и не может быть из неё выключена.

Софийна ли история как апокалипсис (ибо история и есть апокалипсис)? Праздный вопрос, ибо в себе он уже содержит и ответ. Конечно, история и есть тварная София, раскрывающаяся в мировом становлении. История в этом смысле и есть это становление, прорастание софийных семян бытия в небытии его, мэон бытия (по платоновскому выражению). Мэонический характер истории в том и состоит, что здесь непостижимым образом сплавлены – бытие и небытие (укон) в становлении: добро и зло, красота и уродство, да и нет. Поэтому нельзя выключить из софийного бытия истории что-либо только потому, что оно не есть совершенство, потому что тогда придётся зачеркнуть всю историю.

Для распознания софийности бытия, напротив, нужно искать в нём те положительные начала, помимо которых вообще не существует тварного бытия. Поэтому надо выделить и в войне такие начала, хотя они и соединены здесь с ужасами и разрушениями. Война сопровождается взаимным истреблением воюющих, вернее, она есть таковое. Война есть и убийство, как будто вопреки прямой заповеди Божией: не убий. Это, конечно, бесспорно, что война включает в себя убийство, однако не как цель, но как средство к победе чрез «истребление живой силы противника» наряду с другими средствами, прямого уничтожения не включающими (блокада, пленение).

Упрощённая и тенденциозная стилизация войны хочет видеть в убийстве только прямую и единственную цель. Тем самым в ней упрощается и даже уничтожается самая проблема софийности войны.