Чаша любви

Порой ей казалось, что она никогда не выйдет замуж. Конечно, она никогда не любила Валентина и знала, что неправильно себя вела, когда глупо флиртовала и поощряла Джереми. Ведь она и его никогда по-настоящему не любила. По-своему она наслаждалась его ухаживаниями, была польщена его пылом. Но причиной тому было тщеславие, как осознавала Кьюби с долей презрения к самой себе, а не подлинное влечение. Она стыдилась этого и радовалась, что всё кончено.

Она присматривала за двумя сыновьями Джона, вышивала с матерью или Клеменс, надзирала за работами в саду, наблюдала, как растут новые кусты под сенью высоких деревьев, смотрела на сияние моря между низкими тёмными скалами и пологий склон зелёного утёса. Она снова начала брать уроки игры на фортепиано. У неё были дети, сыновья Джона, так зачем ей собственные?

Иногда ей казалось, что она никогда не полюбит так, как ожидают мужчины. В особенности так, как ожидает Джереми. Он требовал слишком многого, она на такое просто не способна. Может, она просто слишком сдержанна? Даже холодная, так это теперь называют. Возможно. Если она привлекает мужчин, это ещё не значит, что они привлекают её. Привязанности Кьюби были более спокойными и степенными. Любовь к семье, любовь к уюту, любовь к дому. Больше ей ничего и не требовалось.

За ужином брат пребывал в хорошем расположении духа. За обедом он предложил мистеру Кемпу понюшку табака — хотя сам не имел такой привычки — и, открыв серебряную табакерку, обнаружил, что она пуста, не считая восьми гиней, которые он положил туда в октябре и совершенно выбросил это из головы. И это развеселило его до конца дня.

Вечером Джон обсудил Лондон, письма младшего брата Огастеса и искушения, открывающиеся перед молодым человеком с хорошим именем, но без владений. Он говорил об этих искушениях с неодобрением, но с намёком на зависть, как показалось Кьюби, как будто хотел их испытать. Все игры с высокими ставками, в которые играли в клубе «Крокфорд» — фараон, «слепой гуляка», очко и, конечно же, вист. Джон и сам там бывал, когда некий Лири играл в вист без перерыва с вечера понедельника до утра среды, а вышел из игры только по той причине, что должен был идти на похороны. Именно тогда герцог Уэксфорд проиграл двадцать тысяч фунтов.

Как тяжело было попасть в клуб «Аргайл»! Кое-кто говорит, что легче усвоить Дебретта [14], чем проникнуть через золочёные двери клуба! Как там дефилировали куртизанки — а ведь некоторые из них платили по двести фунтов за ложу в «Ковент-гардене» за сезон, в качестве витрины для собственных прелестей.

А обед в «Сачет-хаусе» на Сент-Джеймс-стрит, с тоской произнёс он, облизывая губы. Когда мистер Уиллис прислуживал в фартуке, вышитом золотой нитью! А потом спуститься к кофейне на Сент-Джеймс-стрит, где его всегда привечали, как бывшего драгуна. Теперь маленькая кофейня стала чем-то вроде частного клуба для драгун, проблема в том, что не выгонишь всех лишних, иногда франтоватые забияки силой прорываются внутрь, и тогда начинается драка.

— Те дни давно прошли, Джон, — неодобрительно заметила их матушка. — И я уверена, что Огастес не считает подобное мотовство подобающим при своём крохотном жаловании. Он прекрасно знает, что мы не сумеем ему помочь, если у него возникнут даже небольшие долги.

— Я помню Милашку Уоргрейва, — сказал Джон, потягивая портвейн. — В то время он был моим командиром. Очень богатый человек, а за столом разорился. Почти обанкротился! А потом у него началась полоса везения, и он немного отыгрался. Он выучил урок и немедленно закончил игру, правда, потратил весь выигрыш на подарки — драгоценности и тряпки для любовниц. Как он сказал, «чтобы мерзавцы из салона не имели ни шанса снова заполучить деньги».

— Боюсь, это не слишком высокоморальная история, Джон, — улыбнулась Клеменс.

— Боюсь, он был не слишком высокоморальным человеком. Мы несли службу в Виндзоре, и он ухлёстывал за одной фрейлиной королевы, леди Элеонор Блэр, и у них были страстные отношения, но когда мы вернулись в казармы на Портман-стрит, они охладели — по крайней мере, с его стороны. Она ужасно разъярилась, как я понимаю, и послала ему письмо с требованием вернуть свой локон. И представляете, что сделал Уоргрейв? Кошмарную вещь, на мой взгляд. Он послал своего денщика в Виндзор с дюжиной локонов всех цветов — светлых, тёмных, рыжих — и предложил ей выбрать свой!

Девушки засмеялись. Джон налил себе ещё портвейна. Губы миссис Беттсворт скривились в тонкой неодобрительной улыбке.

— После подобных куртуазностей, — сказала она, — боюсь показаться простушкой, упоминая о будничных делах, но мне придётся, пока не вернулся Картер. Ему скоро понадобится новая ливрея. Как и Харрисону, Коуду и остальным. Ливреи слуг выглядят поношенными.

— Ничего, и так сойдет, — ответил Джон. — По крайней мере, сейчас им платят, уже хорошо. Пусть миссис Сондерс велит двум горничным подлатать ливреи.

— Ливрея Коуда ему не по размеру, — вставила Кьюби.

— Что ж, он крупнее Тревити. И моложе, разумеется. Вот-вот швы на ливрее разойдутся!