Чаша Отравы

В Сообществе у власти стоят силы, которые нагнетают этот страх в своём народе. И делают они это потому, что сами испытывают страх — страх потерять свою власть, своё превосходство, своё влияние на умы и судьбы людей. Отсюда рождается и их агрессия по отношению к нам. Прекрасно осознавая те проблемы, которые раздирают их общество изнутри, и хорошо понимая, что недовольство народа рано или поздно может снова выплеснуться революционной волной, правители Гивеи стремяться направить этот внутренний вектор недовольства, угрожающий их существованию, вовне. Вот поэтому-то они и зарождают в своём народе страх перед нами, землянами — сумевшими добиться для себя лучшей жизни, не побоявшимися всех лишений и невзгод на этом долгом и трудном пути. И имя этому страху — патриотизм. Народ Гивеи находится в ослеплении этого страха. Правителям же Сообщества патриотизм необходим, как воздух для достижения своих корыстных и властолюбивых целей, потому что погруженные в него, как в тёмную воду, люди добровльно отрекаются от своего человеческого достоинтсва, разум их пребывает во сне, совесть больше не имеет никакого значения.

Но восхваляя патриотизм, отдавая себя в рабское подчинение владыкам, и стар и млад совершенно забывают о его неизбежных последствиях — войнах. Поэтому-то и появляются призывы к силовому захвату новых территорий, пускай даже ценой экономического коллапса собственной планеты, призывы к поискам внешних врагов, повинных во всех внутренних бедах. Эти призывы смешиваются с призывами к объединению вокруг некоей общей великой идеи, которой может быть, например, мысль о собственной исключительности. Таким образом, в обществе нагнетается агрессивно трусливое состояние. А оно самое опасное!

Громов замолчал. Он остановился, печально глядя на меня.

— Возможно, я чего-то не знаю… Но даже если всё обстоит именно так, как вы сказали, разве не их ли это внутреннее дело? — спросил я, пытаясь донести до Громова свою мысль. — Нас разделяет четыре световых года космической пустоты и почти тысячелетие самостоятельной истории — бездна времени и пространства! Зачем нам вмешиваться в дела народа планеты, отстоящей от нас так далеко? Мы чужие для них.

— Ты не прав, — спокойно возразил Громов. — Не чужие. Ты забываешь, что мы и они — дети Земли. У нас общие корни: исторические и культурные. У нас родство по крови — мы связаны с ними через гены исторической преемственностью со всем живым на нашей планете. Ты готов списать всё это со счетов?

Громов погрузил в меня колючий взгляд.

— Мы не можем забывать своих корней.

— Иван Вениаминович! О каких корнях вы говорите? Между нами целая эпоха раздельного существования! Та история, которая когда-то связывала нас, давно закончилась. Они сами оборвали эти связи своим преступлением против человечества. Мы уже шесть веков живём новой жизнью. Даже сменили своё летоисчисление в ознаменование прихода новой, доселе, невиданной эры! Так что, пускай они и дальше идут своим путём, а мы будем идти своим. Мы достаточно им помогали, выполняя свой долг и чтя память о нашем общем прошлом.

— Я бы мог с тобой согласиться, — помолчав, сказал Громов, чеканя слова. — Согласиться окончательно и безоговорочно, если бы наши пути — Сообщества и Трудового Братства — нигде и никогда не пересекались бы больше… Но реалии нашей жизни таковы, Сид, что это не так. И я не могу поставить на карту судьбу Трудового Братства и пренебречь тремя миллиардами жизней только ради твоих эпигонских философствований. Прости, но такова правда жизни. Если бы ты знал, какой груз ответственности лежит на моих плечах и на плечах всех членов Совета, ты бы не был столь наивен в своих рассуждениях.

— Хорошо. Я наивен. Но вы-то мудры! И, тем не менее, разве вам не свойственно ошибаться? Что если ваши умозаключения насчёт Гивеи ложные? Паралогизм, пускай и неосознанно, непреднамеренно, но ломающий логику оценки происходящего. Что если все вы в Совете пришли к ошибочному выводу, ошибочному, но грозящему Земле далеко идущими последствиями? Разве не принято у нас проверять и взвешивать факты и доказательства, прежде чем принимать ответственные решения?.. Но где эти факты? Где эти доказательства? Они у вас есть?

— Пока только косвенные, — неохотно ответил Громов.

— Вот! А разве можно строить по косвенным доказательствам окончательные выводы?

Я возмущенно смотрел на него, пытаясь унять нахлынувшее волнение.

— Ты снова забываешь, что никто пока окончательных выводов не делал, — напомнил Громов. — Как и никто не предпринимал никаких противоправных действий… И потом, о каких последствиях ты говоришь?

Прищурившись, он посмотрел на меня.