Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

За год до описанных нами событий, в июле 1932 года в поселении Кфар-Иехезкель состоялась конференция рабочей партии «Мапай». Сначала казалось, что речь идет о простом ритуальном событии — из тех, без которых не обходится ни одна партия. В начале так оно и было, но только до тех пор, пока на трибуну не поднялся Давид Бен-Гурион. Его встретили аплодисментами. Авторитет этого упрямого волевого человека, предпочитающего действие любой болтовне, неуклонно возрастал. К тому же пост секретаря федерации профсоюзов придавал ему дополнительный вес среди лейбористских лидеров.

Свое выступление Бен-Гурион начал с того, что охарактеризовал ситуацию на европейской арене. «Повсюду в Европе наблюдается кризис демократии и разгул антисемитизма, — говорил он, стараясь придать страстность своему бесцветному голосу. — Кончилась эра надежд, и демоны насилия вот-вот вырвутся наружу. Евреи в Европе живут в тени надвигающейся катастрофы, и они не знают, как спастись от грядущего массового безумия, где искать надежное убежище и защиту от сил ненависти. Мы должны спасти их. Это наша обязанность. Но сначала необходимо преодолеть кризис в сионистском движении».

Услышав такое, все насторожились. А Бен-Гурион вдруг обрел несвойственный ему сарказм и подверг убийственной критике сионистские партии. Досталось всем: ревизионистам, общим сионистам, партии «Мизрахи», партии земледельцев и конечно же еврейским финансовым воротилам — «сионистам от денежного мешка».

Профсоюзный лидер закончил свою речь драматическим заявлением о том, что кризис сионизма обязывает рабочее движение захватить власть во Всемирной сионистской организации.

Такого никто не ожидал. Некоторое время все молчали.

— Ты предлагаешь осуществить революцию в сионизме? — спросил Берл Кацнельсон.

— Да, предлагаю, — спокойно ответил Бен-Гурион.

— И как же мы это сделаем? Да в своем ли ты уме, Давид?

— В своем, конечно, в своем, — успокоил его Бен-Гури-он. — А добьемся мы этого, изменив облик рабочего движения. Оно должно стать привлекательным не только для рабочих, но и для торговцев и мелких ремесленников, вообще для всех потенциальных еврейских избирателей. — Бен-Гуриону удалось, хоть и не без труда, убедить своих товарищей поддержать его план действий.

31 марта 1933 года он отправился в Восточную Европу проводить предвыборную кампанию, продолжавшуюся четыре месяца. Это была самая изнурительная поездка в его жизни. Основная борьба велась за голоса польских избирателей. Бен-Гурион составил для местных рабочих активистов и для себя самого до предела напряженный распорядок дня, от которого не разрешал отступать ни при каких обстоятельствах.

И без того стремительный ритм его жизни постоянно нарастал. Митинги, встречи, заседания, поездки, отчеты, доклады. А также опросы, публикации в газетах, печатание бюллетеней, брошюр, плакатов — все это и многое другое делалось изо дня в день, доводя Бен-Гуриона до полного изнеможения. Не раз во время выступления или доклада он чувствовал, что вот-вот упадет, но как-то держался.

«Иногда мне кажется, что я сделан из железа», — писал он в те дни Поле.

Его основным противником в борьбе за голоса избирателей был Жаботинский, пользовавшийся огромной популярностью среди нищего обездоленного еврейского населения Восточной Европы. Жаботинский был пророком реального динамического сионизма, требовавшим завоевания Эрец-Исраэль для еврейского народа — если потребуется, то силой оружия. Еврейская молодежь в Польше и Прибалтике массами устремлялась в ряды Бейтара — молодежной военизированной организации Жаботинского.

Бен-Гурион всерьез опасался, что «еврейский фашизм» — так он характеризовал ревизионистское движение — подчинит своему контролю Всемирную сионистскую организацию. Поэтому он не упускал ни малейшей возможности схлестнуться с «дуче» — так он именовал Жаботинского. И хотя в ходе предвыборной кампании лично с Жаботинским Бен-Гурион не встречался, их заочный поединок принимал все более жесткий характер.

Почти каждый день в местной печати появлялись статьи Бен-Гуриона, поносившие и оскорблявшие Жаботинского. Бен-Гурион ведь искренне считал, что для торжества правого дела и крепкой лжи нечего бояться.

Страсти накалялись по мере приближения даты выборов в сионистский конгресс. Не раз на улицах и на митингах в Бен-Гуриона швыряли тухлые яйца. Не раз его речи прерывались гневными выкриками: «Позор!» Его все это не смущало. Где бы он ни появлялся, его всегда окружали крепкие парни из рабочих организаций, никого к нему не подпускавшие. Ну а вечером он безмятежно записывал в дневнике: «Когда я дошел в своей речи до Жаботинского, какой-то ревизионист закричал из зала „Вранье!“. Поднялся небольшой переполох, началась драка, но мешавших субъектов выдворили из зала».

Несмотря на обилие подобных инцидентов, Бен-Гурион был бодр и полон оптимизма. Он чувствовал, что фортуна на сей раз благосклонна к нему.