Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

17 июля Бен-Гурион прибыл на поезде в Вильнюс. На перроне его торжественно встречали сотни людей. Несколько местных сионистских руководителей проводили его в гостиницу. Один из них осторожно спросил, слышал ли он последние новости.

— Какие новости? — спросил Бен-Гурион.

— Наверно, это сделали арабы.

— Что сделали?

— Вот, читайте. В Тель-Авиве убит Арлозоров.

Один из присутствующих протянул ему телеграмму.

— Не может быть! — вскрикнул Бен-Гурион и потерял сознание.

Очнувшись, он отменил намеченное на вечер предвыборное собрание и послал в Эрец-Исраэль несколько телеграмм. В одной из них говорилось:

«Товарищам. Преодолеем боль и не станем мстить».

Призыв «не мстить» свидетельствовал о том, что Бен-Гурион сразу же заподозрил в убийстве своего «классового врага». Таким образом, кампания против ревизионистов и Жаботинского началась спустя всего пару часов после убийства Арлозорова.

Очень быстро травля ревизионистов вышла за пределы Эрец-Исраэль и стала повсеместным явлением везде, где жили евреи. Еврейская пресса во всем мире, за редкими исключениями, слепо верила инсинуациям рабочих лидеров Эрец-Исраэль и выдавала за истину распространяемые ими вздорные слухи.

Еврейские общины в странах Европы на долгие недели погрузились в атмосферу ужаса и отвращения. Гора лжи, загородившая истину, все росла и росла — не только в Эрец-Исраэль, но и в Польше, где находилась самая большая в Европе еврейская диаспора. Там все время подливал масла в огонь Бен-Гурион, печатавший в местной периодике статьи, наполненные ядовитыми измышлениями с клеветническими выпадами. Бен-Гурион отнюдь не скрывал, что его мало заботит торжество правосудия. Его цель заключалась в том, чтобы раздавить Жаботинского и его движение. Он открыто писал, что не важно, является ли Ставский убийцей или нет.

— Что Ставский? — вопрошал он. — Ставский это мелочь. Источник зла это Жаботинский. Ставский всего лишь рядовой бейтаровец, выполнявший приказы своего вождя.

Бен-Гурион инстинктивно чувствовал, что настал его звездный час. Еврейские массы, испытывающие чувство отвращения к убийству и насилию, отвернутся от ревизионистов и поддержат на выборах его партию.

Так и произошло. На выборах в Восемнадцатый сионистский конгресс партии, связанные с рабочим движением в Эрец-Исраэль, получили более 44 процентов голосов. За ревизионистов же проголосовали меньше 16 процентов избирателей.

Павшая на них зловещая тень политического убийства сделала свое дело.

Жаботинский

Каждый человек тянется к тому, чего ему не хватает. Известно ведь, что люди маленького роста отличаются чрезмерным властолюбием и гиперактивностью. Комплекс физической неполноценности переходит у них в свою противоположность, и они сами начинают верить в творимые ими же мифы.

Гитлер, например, культивировавший миф об арийском сверхчеловеке, образце мужской красоты и мощи, в жизни был маленьким тщедушным человеком с впалой грудью, покатыми плечами и одним яичком. Какой уж там цвет нации.

Жаботинский, который не был сложен, как Аполлон, никаких мифов о себе не создавал и не пытался приукрасить свой внешне неказистый (так он считал) облик.

— После бритья мое лицо краснеет, и я на удивление становлюсь похожим на орангутанга, — сказал он однажды знакомой даме.

Не исключено, что многие черты в характере Жаботинского развились из недовольства собой и упорного желания преодолеть свои природные недостатки. На самом же деле он был элегантен и, по-своему, красив. Одна из хорошо знавших его женщин отмечала, что с годами он словно подрос и стал красивее, потому что всю жизнь боролся с собственным воображаемым уродством и маленьким ростом — не менее воображаемым недостатком.

Йозеф Шехтман, один из самых близких польских друзей Жаботинского, был рядом с ним, когда пришло сообщение об убийстве Арлозорова.

«Его лицо так побледнело, что стало матовым, — вспоминал он. — Он быстро провел своей маленькой изящной ладонью над глазами, словно прогоняя страшную весть».

В нем с самого начала жила спокойная, непоколебимая, почти инстинктивная вера в то, что Ставский невиновен. Не мог его ученик совершить такое.

Жаботинский был блистательным полемистом, искушенным в тонкостях политической борьбы. Он умел быть трезвым и расчетливым, когда этого требовали интересы дела. Но было в нем что-то и от неистового монаха Лютера с его кредо «на том стою и не могу иначе», и от Рыцаря печального образа, мчавшегося с копьем наперевес навстречу любой несправедливости.

Его изумительные статьи в защиту своих учеников, ставших жертвами кровавого навета со стороны евреев, по силе художественного воздействия сравнимы разве что со знаменитой инвективой Эмиля Золя «Я обвиняю».