Чащоба

Разыгравшееся воображение довело Лео, во рту у него пересохло, подкатывала тошнота, но он обязан был вдолбить Вильмуту, что они не должны попадаться на глаза бывшим знакомым; тоску по дому нужно было подавить, лучше, если даже у близких не будет представления, где они, собственно, живут и чем занимаются.

Хотя Лео перешел на полушепот — будто за стеной мансарды могли прятаться соглядатаи, — слова его были все же исполнены такой внутренней силы, что даже его собственная, зашатавшаяся было программа жизни обрела новую опору.

Позднейшие события подтвердили обоснованность опасений Лео. Ведь они не были навсегда и безвозвратно отрезаны от родной деревни, к обоим матери изредка приезжали в город, с домашним хлебом и маслом в котомках, и привозили самые свежие новости.

В том же Мурака власти провели облаву, хозяйский сын сидел за столом, ел горячий суп с клецками, автомат на скамейке под рукой. И тут — дух перехватило — забарабанили в дверь, в те времена громкий стук, как ночные кошмары, разносился по деревням, и звук этот зачастую оказывался началом конца; беда не миновала и хутор Мурака. Эрнст был принципиальным и яростным бойцом, он не потерял головы, прошил дверь насквозь. В короткой жестокой схватке погиб один из облавщиков, но и Эрнсту пришел конец.

В тот раз они с Вильмутом подумали одно и то же: родной дом — не спасение, а мышеловка.

На некоторое время от Вильмутовой удали остались одни ошметки. Он оставил свое намерение поехать в отпуск домой. Бабы с осенней пахотой не справятся, вздыхал он то и дело, и отец болеет.

Они оба крепко запили. Напрасно невеста Вильмута приходила искать своего жениха. Легкие шаги на лестнице, робкий стук — со стаканами в руках друзья затаивали дыхание и благодарили бога, что уплотнили дверь полоской войлока, — свет в коридор не проникал. Они пили каждый вечер, пока не стали дрожать руки.

От собственной одури помощи не было, и ночи не проходило без страшных сновидений. Повторялась одна и та же картина: он ползает на хуторе Мурака вокруг Эрнста, который лежит на спине, и из груди у него хлещет кровь, которую он, Лео, пытается остановить разными способами. Хватает возле печи бересту, ударяется головой о ведра и котлы, находит под вешалкой галошу, придавливая рану, однако струя крови настолько мощная, что ее не удается сдержать, она выбивается, как родник из-под ольхи, на который в старину мужики, интереса ради, наваливали камень. Не могли они одолеть воду, подземное давление, словно играючи, откатывало глыбины.

Постепенно, оправившись от потрясения, — помимо детских и юношеских лет, их с Вильмутом и Эрнстом связывало в тугой узел еще и другое, — Лео смог подавить в себе непристойную радость. Наверное, самая большая опасность миновала? Может, именно Эрнст, ценой жизни, предоставил двум землякам возможность удержаться на плаву? От этой страшной мысли Лео в мгновение ока постарел и впервые почувствовал, как он устал от жизни. Он еще долго вздрагивал по ночам: что бы произошло, если бы Эрнста взяли живым? Чего только у него бы не выпытали! В народе шушукали о жестокости властей, схваченные бандиты не вызывают жалости — вполне понятно, кровь за кровь, — у большинства сдают нервы, и они выкладывают все и даже больше того, лишь бы избавиться от мук. Вскоре после событий в Мурака арестовали и Амалию, которую на долгие годы услали туда, где мороз раскалывает живые деревья.

Когда им с Вильмутом случалось после этого бывать на рынке, они бродили между лошадей и телег, брали в руки клок сухого ломкого сена — стебельки приятно щекотали ладонь, — и можно было пялиться вокруг сколько угодно, теперь уж не попадется им на глаза муракаская Амалия в подшитых кожей валенках, в завязанном узлом на затылке клетчатом платке, с брезентовым заплечным мешком, никелированная пряжка которого блестела между лопатками Амалии, как некий пуп земных сокровищ.

Никак не укладывалось в голове, что Амалия угодила под колеса времени. Разом полный хаос: ни мужа, ни сына, ни дома, ни даже взятых в войну приемных дочерей, до одной лишь старости рукой подать.

Спустя годы за тысячи верст Амалия притащилась назад, опять оказалась в исходной точке пути и плакала от радости на пороге своего опустошенного и полусгнившего дома. Постепенно объявились и приемные дочери, которые привезли своих детей под присмотр бабушке. Быстротечная человеческая жизнь иногда предстает ужасающе долгой, даже если смотреть со стороны, и то повороты судьбы, кажется, всю силу вытягивают.