Часовая башня

Нечто подобное происходило и в России. Старообрядчество, получив в 1905 году от царя официальную свободу вероисповедания благодаря купечеству не изменившему своей вере, выступающему спонсорами, начало массово строить храмы. Внешне напоминающие собой древнерусскую, частично Псковскую архитектуру, имея непосредственное родство с модерном, всё же были ярким воплощением национального романтизма, но, русского, правда и с некоей северной сдержанностью.

И, сегодня, проходя мимо кирхи поймал себя на мысли о том, что здесь, на севере романтика более сдержана. Не имея в своих формах ничего лишнего, архитектура заставляет задуматься о многом, скрытом в её лаконичности. И, всё же, чьи это земли по праву господства на них? Русские, финские, или шведские? Нет, человек не вправе решать вопрос их принадлежности. Лишь только Бог имеет на то право. Но, всё же как ему спокойно именно здесь.

Вот бы хорошо, когда-нибудь приобрести покой в тени её стен.

Испугался этой мысли. Неужели архитектура бывает способна на такое? Будучи ещё совершенно молодым, буквально полгода назад построенное здание казалось древним. А, ведь это только благодаря стенам, сделанным на подобии Кексгольмской крепости, из того, что буквально валялось под ногами.

Раньше много времени уделял Елизавете Яковлевне. Теперь же, что-то изменилось в их отношениях. Каждый старался больше оставаться наедине с самим собой. Он музицировал. Супруга занималась дочерью, читала.

Вернувшись с прогулки, кивнув на картину Рериха заметил:

— Хороший художник тот, кто способен изобразив две стихии уже получает глубину пейзажа. Те, что умеют достичь этого благодаря лишь одной — гении.

— Не поняла тебя, — прикрыла книгу Елизавета Яковлевна.

— Ну это как одежда.

— В каком смысле?

— Если женщина вызывает желание, а значит в его вкусе и понята, мужчина видя лишь только то немногое, что позволительно модой способен додумать скрытое под её одеждами.

Сделала вид, не имеет ничего сказать в ответ.

Очень тихо, будто сам себе добавил:

— Но это только в том случае если вызывает желание.

— Ах Фёдор, у меня столько дел! Прошу тебя не переводи любую беседу в нужную тебе плоскость.

Много раз заводил разговор о том, чтоб завести второго ребёнка. Хотел сына. Но, желание жены иметь небольшой перерыв между родами, вскоре нашло поддержку в виде привычки всё свободное время уделять маленькой Насте. Говорила; та должна сперва подрасти. К тому же болезнь, начавшаяся сразу после непростых родов, на время затихнув, дав надежду, вновь обострилась, в итоге вылившись в постоянные мигрени и недомогания. Первое время надеясь на улучшение, Фёдор Алексеевич верил в исцеление, но, шли годы, и оно не то, чтоб не наступало, скорее не могло прийти, так, как и сама болезнь, сжившись с человеком, частично может и придумавшим её в себе, стала неким его продолжением, без которого и не мог уже существовать.

Теперь, когда детей ещё, можно было иметь, стеснялся заводить разговор с Лизой на эту тему. Да, и доктор предостерегал. Но, в то же время и не говорил окончательное нет. Просто предлагал подождать.

Редкие минуты, что мог уделить дочери, пробиваясь сквозь плотную стену материнской опеки посвящал рассказам о России. Нет, не длинные истории о её богатствах, царях и войнах сходили с его уст. Умудрялся читая Пушкина, а иногда и сам придумывая сказки, сопровождать их неким, настолько ярким описанием древности, забытой уже, дикой природы невольно увлекался этим настолько сильно, что в голову являлись музыкальные образы создаваемого им мира. Но, не записывал их, так, как не верил в свои силы.

Теперь, когда Анастасия засыпала сама с грустью об ушедшем вспоминал прошлые годы, как иногда Лизавета сильно устав от домашних дел, обычно пожаловавшись на мигрень, уступала процесс укладывания дочери. Тогда принимался за дело со свойственной ему серьёзностью и заботой.

Запомнился день, когда Настя попросила продолжить начатый прежде рассказ, заинтересовавший её:

— Папа, давай сегодня про старцев.

— Каких старцев? — не сразу понял о чём просит дочь, так, как голова была занята внезапно появившейся, буквально из воздуха мелодией.

— Ну, тех, разве забыл? Трёхсотлетних.

— Трёхсотлетних? — прогнал никак не проявляющуюся в виде законченной формы музыку из головы Фёдор Алексеевич.

— Ну, да. Тех, что царь Пётр запретил.

— Ах, ну да! Конечно же! Как же я забыл, — вспомнил начатую на той неделе тему, буквально выдумал сами высосав из пальца. Уже не помнил от кого слышал её, возможно ещё в детстве и вот теперь решил не просто пересказать как помнил, но и дополнить яркими красками, смело смешивая на палитре своих мечтаний.

— Раньше на Руси не было Бога, — начал он, присев рядышком с кроваткой дочери на стуле.

— Разве такое может быть?

— Ну, да. Точнее не было Господа Бога, а имелись другие. Их потом отменили. И, вместо священников всё знали об этих богах старцы. И жили они до трёхсот лет. А, может и больше. Кто теперь скажет правду? Ведь ничего не осталось.

— Зачем же их запретил царь?