Часовая башня

Только сейчас, когда даже и не увидев лиц своих родителей поняла Торбьорг Константиновна; далеко зайдя своими жизнями в двадцатый век всё же были олицетворением девятнадцатого в отличие от своей дочери, что вместе с супругом приняла новый век, ощутив на себе всю стремительность его разрушительных событий, заставивших осознать себя по неволе идущими с ними в ногу.

Прожив долгую жизнь родители провели её остаток без дочери и внучки, посвятив своему благополучию. Находясь в одиночестве, дополняя друг друга тем самым сохранили в себе тот прежний мир, атмосферу 19 века от которого не просто отвыкла, но и уже совсем забыла. Более того, не был ей близок тот дом, что теперь предстояло либо продавать, либо переселяться в него, бросив Выборг. Чего делать не хотелось. Решилась на продажу ещё и из-за нежелания думать больше об иной жизни ведь её теперь заключалась в том чтобы провести рядом с Яковом там, где ему было хорошо с ней

Соответственно следовало оформлять доверенность на управляющего, чтобы тот совершив сделку за полагающийся ему процент продал дом неспешно за реальную стоимость. Ибо торопилась обратно к Якову, и видя возможность данного решения вопроса не хотела оставлять для этих целей в Дании зятя, полностью согласившегося с её решением продать дом.

Переночевав в опустевшем доме, после похорон родителей, уже на следующий день поторопились обратно. Не ощущала в нём теплоты уюта. Был холоден для неё. Но не сразу удалось решить все организационные вопросы связанные с денежными счетами, завещанием родителей и нотариальным заверением доверенности, на что потребовалось ещё два дня.

Забрала лишь фотографии родителей, бывшие на стенах и несколько альбомов. В одном из которых нашла и свои детские фото.

Летели обратно так же самолётом. Но уже не радовали виды из окна. Думала о том, как окажется в Выборге, увидит своего Якова. Понимала, приняв решение о продаже дома больше никогда не сможет уехать из Выборга. Но не то чтобы боялась этого, скорее чувствовала, нет у её жизненного пути на земле больше запаса на то, чтобы изменить ту точку на карте, где проведёт отведённые ей годы.

В отличие от родителей Якова её прожили намного больше будто бы проводя её, свою дочь к краю жизни, не дав ей ощутить в полную силу себя такой же старшей для своей семьи, каковыми были ещё так недавно они для неё.

Не видела в этом какого либо тайного смысла, просто какая-то грусть от понимания оного в сочетании с болезнью Якова навалилась на неё с такой силой, что теперь и сам факт смерти родителей не воспринимался ей с большей горестью чем то, что ждало впереди. Ощущала некую прямую зависимость от происходящего в мире, своего непосредственного, добровольного выбора проживания в близости от той страны, подобно вулкану грозящей разразится опасным для окружающих извержением.

— Яков, милый мой Яков, как же я соскучилась по тебе за эти дни! — только лишь войдя в квартиру, обняла своего мужа.

— Что ты Валерия, — не ожидая такой волны эмоций от супруги поцеловал в щёку.

В этот миг показалось, из её глаз может выкатится слеза. Но сдержала её. Справилась со своими чувствами.

Скорее догадывался, чем понимал, причиной этим нахлынувшим чувствам прежде всего послужила не та скорбная цель её поездки, а то, что видит возможно будущее, которое уже так близко подкралось к ним и в нём не так всё благополучно, как хотелось бы.

— Яков Карлович, смею заметить, в самолёте Торбьёрг Константиновна не проявила и малейшей тени страха. Вела себя настолько смело, что невольно послужила примером для меня, с большим трудом перенесшего данное, тяжелое для моего организма испытание.

Глава V. Абордаж

Читая письмо от Ангелины, не хотел думать о том, на чём в нём настаивала сестра. Знал наверняка его тему. Было далеко не первым. Иван Павлович уже не приписывал свои мысли. Разочаровавшись в надежде получить положительный ответ, умывал руки.

Не в силах сам, отдал прочесть письмо Фёдору Алексеевичу. С чужих слов не так страшно было услышать о неизбежном, надвигавшемся со стороны востока. Тот, неспешно вскрыв его, зачитал при всех после ужина в столовой, куда нашёл в себе силы перебраться не на долго Яков Карлович.

«… Милый мой Яков, не устаю просить тебя только об одном. Услышь же нас наконец! Неужели никто в твоём окружении не считает возможным поверить в истинность моих с Иваном Павловичем мольб? Прошу тебя брат, перебирайся с семьёй к нам в Англию, пока ещё не поздно. Мы в состоянии помочь вам…»

Так и есть. Был абсолютно прав, будто рентгеном просветив его силою своей мысли, теперь знал текст дословно.

Попросился к себе в кабинет. Помог отвести Фёдор Алексеевич.

Лежал на своём любимом диване, теперь ставшим для него неким переходным элементом реальности, на коем погружался в прошлое. Иногда приглушённые двумя двухстворчатыми дверями доходили до него звуки из гостиной. Но, хоть и понимал тему разговора, не отвлекала его от мыслей, превращающихся в видения. То, где не мог бывать сам, теперь казалось его родными местами, теми, что видел глазами своих предков.