Часовая башня

На столе раскрытая папка. Одна из трёх, листы в которых были исписаны мелким, узловатым подчерком. Таким, будто не просто прорисовывал буквы, а вязал их между собой, создавая узор состоявший из мельчайших узелков.

С самого утра сегодня хотел сесть за стол и продолжить незаконченную вчера мысль. Но, не находил в себе сил на это. Все они уходили на переосмысление, проживание чужой жизни, дабы запечатлеть её для будущих читателей. Перебирал в голове слова, как бы записывая, даже водил ослабевшей кистью правой руки, будто в ней был карандаш. Но, не мог уже это сделать. Просто жил там, в прошлом, пока ещё отображавшемся через него в настоящем.

Теперь понимал; написание любого текста, будь то художественная литература или публицистика прежде всего рост самого автора в познании мира, аналитика и как итог взросление найденных, рождённых в ходе создания книги мыслей.

Болезнь не отступала. Но, слабость прошла, оставив вместо себя поднимающуюся к вечеру температуру и кашель. Теперь симптомы соответствовали. Доктор, приходил всё чаще. И, вот уже появлялся каждый день, во второй половине.

— Мы готовы на госпитализацию, — слышал доносившийся до него возбуждённый шёпот Торбьорг Константиновны, из-за неплотно притворённой двери.

— Думаю — это уже бесполезно.

— Что же делать!? — дрожал голос супруги.

— Верить в лучшее. Уверяю вас, всё, что в наших с вами силах, было предпринято. И, по большому счёту, госпитализация всего лишь формальность, способная создать все необходимые для исцеления условия. Что, впрочем, как теперь понимаю, были обеспечены вами и медсестрой здесь.

Словно сквозь туман слышал этот разговор. Понимал, касается не столько самого, сколько будущего жены, семьи и уж потом его. Почему-то не принял услышанное близко к сердцу. Голова была занята рукописью. Единственным, что было важным для него сейчас, в эти дни.

Участвовал в штурме Гельсингфорса в составе эскадры Корнелиуса Крюйа. У форта Кроншлот на острове Котлин, — галерный флот адмирала Апраксина соединился с кораблями адмирала Крюйса, в числе которых и был фрегат Якова.

Не пошёл в это плавание Пётр, так, как попросил его об этом адмирал Крюйс. Чувствовал себя не в своей тарелке, когда во время сражения рядом присутствовал сам царь. Сказал, чтоб тот: "в путь не изволил итти".

Слишком уверен был в своих словах. Считал; каждый имеет право выражаться уверенно, если за этим стоит вера в правду сказанного. Всегда это помогало ему. Даже, когда попал в плен к Французам, имея не только веру в свои аргументы, говорящие о полной невиновности, но и умение подкрепить их финансовым обоснованием, был не только услышан, но и прощён в том, что так и не признал. Но, волею судеб, благодаря своей славе смелого и решительного человека, впрочем, не позволявшей долгое время пристроиться в порту Амстердама ни на какую мало-мальски значимую должность, с великой радостью и энтузиазмом уплыл из Голландии с Русским царём.

Поверил тот в его отчаянность, а ещё больше слухам со стороны, имевшими особый вес для молодого царя, возможно состоящего в некоем тайном обществе, где приоритетами являлись совершенно иные требования. Не умел, не способен был видеть в нужных ему людях Пётр наряду с важными для него качествами и такие, что всегда жили рядом с яркими сторонами характера. Ничуть его не украшая собой, скорее, наоборот, превращаясь в пороки, опасные в первую очередь для государства, в котором теперь занимали не малые должности. Страна была перенасыщена самовлюблёнными эффективными с точки зрения царя, приближёнными к нему, на деле безграмотными людьми. Это наводило на подозрение, что за всеми ими стояла некая организация, не видимая взглядом обывателя.

Таковым был и отважный Адмирал-пират, не способный понимать такие вещи, как честность, и самопожертвование ради отчизны. Да и была ли у него она?

Не понимал Руси. Всё равно на кого служить, лишь бы была от этого польза карману. Но, не только за деньгами гнался, а ещё за риском и авантюрой. Теперь же, когда купался в своей славе, слишком уж расслабился, обленился, привык к сытой жизни.

Ответил Пётр, на просьбу не ходить с ним в это плавание: — «Дабы никакого препятствия дать сему доброму случаю, того ради, где не желают, оставляю свою команду".

Не почувствовал недоброго царь, поверил своему адмиралу.

Но, подвёл его, в первый день после выхода из Кроншлота, посадив на мель один из своих кораблей. Встретив же утром 11 июня три шведских разведывательных корабля, и погнавшись за ними, не соблюдая строй, словно катился на телегах по полю, посадил один за другим ещё три боевых фрегата на камни при входе в шхерный фарватер Гельсингфорса. Один из них переломился от силы столкновения пополам. Потеряв четыре корабля, Крюйс видя слабость своей эскадры, не выполнив поставленной задачи ушёл в Ревель, где и стал на якорь.