Часовая башня

Пётр воспользовался для пущей маневренности, оставшимися после отхода адмирала Крюйса, двумя, снятыми с мели целыми фрегатами, не особо вводя их в бой, жертвуя галерами, тем не менее, избрав для своего присутствия тот, коим командовал Яков. И, теперь, ещё из далека приняв решение об абордаже, ждал того момента, когда нос фрегата коснётся Прама «Элефант», одновременно с одной из двух идущих на штурм по его приказу галерами

Видя, не горит особым желанием подставлять свои тела вражьим пулям спрятанная в чреве галеры пехота, шарахаясь от свиста ядер, встал Царь во весь рост из-за борта фрегата, после сильного толчка, говорящего о столкновении с прамом. Тут же, толкнуло повторно — это вторая швартовалась рядом.

— На абордаж! — проорал Пётр Михайлов, как, по его приказу велено было называть его на флоте.

Не испытывая особого рвения, теперь, вдохновлённые примером самого императора, поднялись пехотинцы, полезли на деревянные борта Прама. Благо, те были не на много выше галерных.

Никогда не ходил на абордаж. Вспоминал увиденный им в юности в проливе между Данией и Германией пиратский штурм торгового корабля. Но и подумать не мог, что придётся так же брать плавучую шведскую крепость.

Стараясь не отставать от Петра, уворачиваясь от выстрелов, произведённых практически в упор, следил и за тем, чтоб никто не рубанул саблей царя. Но, не один он заботился о своём государе. Все пехотинцы, штурмовавшие плавучую крепость, так же узнавали в Петре Михайлове царя, защищая его своими телами.

Но, сами шведы только лишь догадывались, среди штурмующих их прам присутствует кто-то значимый для них, кого защищали своими телами русские. Заподозрив это, когда остальные матросы уже не проявляли особой ярости, видя, теряет судно, капитан прама бросился от отчаяния с саблей прямо на Петра.

Но, именно Якову посчастливилось оказаться по левую руку от государя, одним взмахом своей сабли срубив голову вражескому офицеру, будто бы и не заметив потери оной, продолжившему свой бег.

Словно глобус покатилась по залитой кровью палубе, ударившись о колесо пушки, откатившись к ядрам, будто была одним из них. Тело же сделав ещё пару шагов, споткнувшись о труп бомбардира, упало на вытянутую вперед саблю, что воткнулась при падении в палубу. Уперевшись в неё, неестественно вывернув правую руку, будто сломавшись пополам, присел, как бы встав перед царём на колени. Сердце, несколькими сильными, но быстро затихающими импульсами качало из шеи кровь, моментально образовывая бурую лужу.

Кто-то из русских пнул труп ногой, повалив на бок не в силах наблюдать за его нелепой позой.

Он убил человека. Да, в бою. Но можно же было это сделать менее жестоко. Зачем он придал столько ненависти своему удару? Устал. Вот тот ответ, что таился в глубине Якова, в котором не мог открыться себе, слишком боялся его, ведь тем самым признавался в собственной беспомощности. Он оказался слишком слаб для того чтоб удержать рядом с собой женщину, которую, увы, как понял только сегодня, любил.

Не особо сильное сопротивление оказывали испуганные такой смелостью защитники «Элефанта». Бросали оружие. Поднимая вверх руки, будучи тут же отталкиваемы в дальний угол палубы, где уже охранялись самыми отчаянными русскими моряками.

Яков был опустошён. Не понимал того, что победа за ними и возможно гарнизон крепости так же сдастся. В один миг сегодня повзрослел и жизнь прибавила ему не менее десятка. Ненавидел войну, перестав видеть в ней победы. Одна только смерть таилась в ней теперь для него, что означало — удача отвернётся. Но не понимая этого, знал наверняка — поедет на Родину.

Глава VI. Валерия

— Почему ты не ездишь на дачу Инга?

— Мне там скучно.

— Но, ведь тебе и в городе-то не особо весело.

— В городе мне хорошо и уютно. Тут нет ветра, иногда бывает солнце, и всегда можно принять ванну.

— Но ведь дача — это так прекрасно.

— Согласна. Но, только, если она уже достроена.

— Ко всему нужно дойти не спеша. Никогда не бывает всё сразу.

— Не бывает, — согласилась с ним, только лишь ради того, чтоб больше не возвращаться к этой теме. Ни малейшего желания не имела ездить в эту глушь. Не любила гранитные скалы, черноту воды в шхерах неподалёку. Пугали её ветра, если не чувствовала защиту тёплых окон и стен. Нет, не так она видела своё будущее. Не в роскоши оно для неё заключалось, а в возможности пользоваться самыми простыми благами цивилизации.

Вот, если бы всё уже было в доме. Тогда уж точно приехала на денёк, присмотреться. Были бы милы и скалы, и ягель под соснами и холодная морская вода. Заметила сейчас, впервые некоторую неприязнь к Паше. Но, почему-то, сама не понимая причин, не стала отгонять это чувство от себя, наоборот впервые получала от него удовольствие. Будто зарождался внутри некий огонёк, греющий её надеждой — вскоре из него возгорится пламя, не только согревающее, но и сжигающее все ошибки, возможно совершённые, принимая неоправданные теперь, как считала, решения.