Часовой дождя

Линден кивнул; время от времени такое случалось, но сейчас он оказался к этому не готов, реплика врача показалась ему неуместной и даже бестактной. Доктор Брюнель изучал карточку пациента, прикрепленную к кровати Поля, он попросил медсестру измерить давление и температуру. Мадам Бомон внимательно, стараясь не упустить ни слова, наблюдала за происходящим из-за занавески. Врач зачем-то сообщил, что ему очень нравятся работы Линдена, отчего тому стало еще хуже. Ему было совершенно не интересно, что там думает врач о его работе, его волновал только отец, поправится ли он, какие будут осложнения. Наконец доктор Брюнель замолчал. Он наклонился к пациенту, приподнял веки, направил в зрачки луч фонарика. Поль моргнул. Врач, похоже, был доволен, что-то нацарапал на карточке и повернулся к Линдену: Поль должен наблюдаться. Здесь он останется еще неделю. Пока слишком рано делать выводы о тяжести мозговых нарушений, но состояние пациента стабильное. И это, безусловно, позитивный момент. Еще не понятно, понадобится ли операция. Линдену хотелось узнать, что́ отец видит, что́ он слышит, что́ понимает. Он в коме? Он не собирался уподобляться настырной мадам Бомон и слишком давить на врача. Ему просто нужно знать. Прямо сейчас. Доктор подошел к окну, видимо, подальше от любопытных ушей мадам Бомон. Он смотрел на мокрые крыши, серое угрюмое небо. Вопросы Линдена его, похоже, не раздражали, напротив, он собирался ответить полно и обстоятельно. Линден обратил внимание на необычный профиль мужчины: этот хрящеватый нос, выдающийся вперед подбородок. Как объяснил доктор Брюнель, отец находится сейчас в таком своеобразном «пограничном состоянии», он не может ни говорить, ни шевелиться, но, без сомнения, видит и слышит. Это не кома. Он, скорее, подобен беспомощному младенцу, который сам ничего не может. Но он научится. Линдену надо разговаривать с отцом, четко и медленно, но главное – запастись терпением.

Когда врач и медсестра вышли из палаты, Линден решил попробовать. Он сел рядом с кроватью и тихо прошептал на ухо Полю, что все будет хорошо, волноваться не надо, пусть он попытается расслабиться. Правда же, это самый странный день рождения в его жизни? Тон Линдена казался фальшивым даже ему самому. Он замолчал. Как непросто было сидеть здесь, рядом с двумя посторонними людьми за тонкой тканевой перегородкой, которые ловили каждое его слово. Как тут что-то может получиться? И в обычные, так сказать, «нормальные» времена разговаривать с отцом ему было трудно. Линден наклонился и поцеловал полысевшую голову. Кожа была сухой и горячей. Когда Линден выходил из палаты, мадам Бомон неуверенным голосом попрощалась с ним. Он вежливо ответил. В конце концов они в одинаковом положении, им нужно заботиться о своих близких, пытаться справиться со страхами.

Выйдя из больницы и опять оказавшись под дождем, Линден услышал, как звонит его мобильный. Код 04 – это департамент Дром. Нажав кнопку, он услышал голос тети Мари. Должно быть, Тилья дала ей его номер. Они уже много лет не виделись и не разговаривали. Тетя Мари, шестидесятилетняя вдова с суровым лицом, была худа, как щепка. Ее муж Марсель погиб от несчастного случая на охоте на кабанов неподалеку от Толиньяна. Ее тридцатилетняя дочь Флоранс, парикмахер, жила в Севрале с мужем и малолетними детьми. После смерти Марселя тетя Мари перебралась к ним. Она хотела узнать, как брат. Встревоженная его молчанием в ответ на ее попытки дозвониться и поздравить с днем рождения, она в конце концов позвонила Тилье и от нее узнала новости. Линден повторил то, что знал сам. Разговаривая с теткой, он представлял ее в их загроможденной мебелью гостиной, где всегда, даже летом, были плотно задернуты шторы. Мари и Флоранс жили в самом центре Севраля, недалеко от его бывшего лицея, а окна выходили на широкие, засаженные платанами бульвары, которые окружали кольцом их небольшой городок. Отвечая на ее вопросы, он думал о том, что в последний раз в Венозане и Севрале он был года четыре назад и с тех пор не видел ни тети, ни кузины. Они тогда обедали в ресторане возле бывшего вокзала, теперь его закрыли. Потом Линден пошел прогуляться один, с фотоаппаратом. В его воспоминаниях город был куда более оживленный и многолюдный. Он знал, что во времена его прадеда, в золотой век производства упаковочного картона, Севраль был настоящим муравейником. В восьмидесятые годы производство стало приостанавливаться, оказалось, что упаковку гораздо дешевле делать в Китае. Эпоха процветания закончилась в девяностые, а в 2000-м деятельность остановилась совсем. Город так с тех пор и не оправился. Даже летом на извилистых улочках старых кварталов было пустынно.