Часть их боли

Чародей Галений, один из бывших помощников Абесибо, талантливый миролог, а также демонолог, все чаще хмурился, глядя то на гряду, то на пасмурное, низкое небо. Нельзя сказать, что он боялся. Нет, его мастерства хватит, чтобы оборвать заклинание вовремя. Однако он все равно волновался, так как его действия касались опасного семейства Ралмантонов. Впрочем, все проходило в великой тайне, в какой не проходят даже заговоры против короля. Оскуриль при всей скромности была на удивление хитра, и Галений уже не в первый раз приходил в замешательство, как в таком невинном создании могли сплетаться такие качества, как холодная расчетливость, мягкость и целомудрие?

Отряд спешился. Коней привязали, и слуги остались вместе с ними. Только одна рабыня, будучи немой, последовала за хозяйкой, держа над головами идущих шест с россыпью сильфовских фонарей. Встретил их сухой известняковый грот. Все стали спускаться. Идти пришлось недолго, грот вообще был совсем неглубоким, притаился на малой высоте, но находился вдали от всяких рек. Что и требовалось.

В волнении Галений расстелил на земле циновку. Рабыня нелепо пыталась воткнуть шест в твердь, но у нее не вышло, поэтому пришлось стоять с ним и дальше. Сложив ручки на груди, Оскуриль замерла ближе к выходу, потерявшемуся за поворотом. Присев на колени, маг начал тягомотно раскатывать пергамент, бубнить что-то под нос, да и вообще его и так небольшая уверенность в себе испарилась.

– Долго еще? – боязливо спросила Оскуриль, хотя глаза ее были спокойны, а слова сказаны скорее для того, чтобы лишь поторопить.

– Почтенная… Я ведь даже не начал. Еще есть шанс…

Чародей снова попытался воззвать к тому, что свершать задуманное мало того что опасно, если об этом узнает советник, так еще и противозаконно. Законом воспрещалось произносить заклинания, не находящиеся в чиновничьем списке, – лишь архимаг имел такую возможность. Но и Оскуриль, и Галений знали, что Гусааб Мудрый не одобрит их попытки воспользоваться трудами предшественника. Теневые заклинания смертельно опасны, малоизученны… Именно поэтому Галений Бактус сомневался… Но перед ним переминалась с ножки на ножку будущая жена Ралмантона, а она щедро одарит того, кто поможет ей разделаться с опасной соперницей, завладевшей душой жениха.

Галений хмыкнул, всмотрелся в пергамент. Выведенное еще рукой Абесибо Наура заклинание он знал наизусть, но сомнения продолжали терзать его, будто гримы.

Затем он достал из бархатного мешочка кандалы, которые в тот день, когда архимаг Абесибо ловил кельпи, обвились вокруг ее запястья, исцарапав его. На них засохла черная кровь. Галений оглядел ее мрачным взглядом, затем вздохнул и вылил в блюдце из принесенной бутыли воду. Вышло ровно половина кавы. Оставшееся он испил, отчего сосуд опустел. Больше источников чистой воды в пещере не осталось.

Чародей принялся шептать:

– Маруда’хаб Хугд’ватера Маруда’ноташано’фай…

Оскуриль стояла у стены и напряженно глядела на блюдечко. Долгое время маг шептал заклинание, но ничего не происходило. Наконец кровь на кандалах зашевелилась. Засохшая, она стала осыпаться, сползаться друг к другу, пока не склеилась в плотный сухой ком. Ком этот то ли покатился, то ли пополз к чашке, блестя в свете светильников, как смола.

Оскуриль сглотнула слюну и отошла. Чародей продолжил заклинание, зовя кельпи; костюм его взмок от напряжения, по спине заструился пот.

В конце концов ком растянулся в змеиное тело, плюхнулся в блюдце, напитался – и стал походить на речной ил. Он рос, вытягивался, раздувался от воды, которая не уменьшалась ни на каплю. И вот посреди пещеры показалась глубоко-черная лошадиная голова, причем лошадиная лишь отчасти. Из этой склизкой материи выделились белоснежные зубы… Казалось, будто существо силится принять четкую форму, но у него не выходит – слишком мало воды. Однако зов черной крови тянул в это самое место, и оно все-таки смогло воссоздать себе тело, встало на копыта, чтобы тут же рухнуть в известняк. Сил не хватало и для столь малого действа. Оглянувшись, беспомощная кобыла нашла мутным взором сидящего напротив чародея.

Галений отполз с циновки подальше, испуганно воззрился на Оскуриль. Та кивнула. С его губ продолжали срываться злые слова, удерживающие кобылицу на месте. Он готовился сделать то, что должно: прервать заклинание, чтобы следом выжечь воду в чашке и убить демоницу до того, как она, призванная, успеет исчезнуть. Однако он чувствовал, что кобылица явилась не целиком, а потому продолжал шептать, зовя ее. Она вдруг закричала дурным голосом: хриплым, нечеловеческим. Будто даже и не закричала, а заржала. Видя ее несчастное бессилие, стоящая у выхода Оскуриль тихо, но зло сказала:

– Слишком долго ты довлела над ним, порождение грязи и воды! Слишком долго пожирала его душу, не умея любить… – И она мило улыбнулась. – Но не бывать тому, чтобы он принадлежал кому-то еще, кроме меня! Убейте это отвратительное чудовище, Галений!