Часть их боли

Он был одет в дорогую парчу, отрез которой стоил как десяток рабов. Его сухие, скрюченные пальцы усеивали перстни, цена которых равнялась цене войска. За один рубин в его трости можно было приобрести тридцать чистокровных мастрийских жеребцов, а в придачу еще триста мастрийских невинных дев, по красоте не уступающих самой Зейлоаре. Вокруг него вились вечные прихлебатели. За ним двигалась хвостом вереница послушной прислуги. Дважды в день его камердинер переодевал хозяина в старомодные, но чрезвычайно пышные костюмы. На поклон к Илле являлись ювелиры из заграничных королевств с восхитительными по мастерству украшениями, знающие, что их труд оценят по достоинству. К нему шли поэты и менестрели, и он принимал их у себя в редкие свободные вечера, дабы не растерять славы знатока искусств. Илла был тем, кто любил накапливать у себя изящные и красивые вещи. Он любил лесть, хотя и знал ей цену. Любил поклонение его уму. Но более всего, конечно же, он любил свою жизнь, поэтому нельзя было представить, что он позволит себе со всем этим расстаться. Всякое создание всегда старается отсрочить тот миг, когда канет в ничто… Но что касается советника, то для него ничто было не просто ничем, а обнулением всех его ранее вырванных у противников побед, проигрышем в самой главной его войне. А проигрывать Илла не привык! Тем более когда на кону стояло или все, или ничего. Из донесенных обрывков известий он выведал, что Нор’Алтел пал и часть победителей возвращается. Он знал – после их прибытия его ждет успех. Знал и то, что вместе с Дайриком Обараем он подготовил все для того, чтобы покинуть Элегиар и продолжить полную благ жизнь, пусть и не в чине советника, но здоровым и бессмертным. Он знал, какое имя изберет, где поселится и каким образом прервет договоренность с Дайриком, избавившись от него в нужный момент, более ранний, нежели назначил себе Дайрик ровно для того же самого, то есть чтобы избавиться от советника. Знал, что является опытнейшим царедворцем, тянущим к себе все нити, готовясь сплести их в одну, дабы получить долгожданное бессмертие.

Шестого числа холонны победители начинали въезжать в Элегиар, растянувшись вереницей на много миль. Они везли мудрые книги, вели в цепях тысячи и тысячи рабов, которых вскоре продадут на рынках, волочили арбы с драгоценностями, шелками, а в конце обоза сидел в клетке безумец Абесибо Наур.

Гонец, одетый для такого важного события в одежды, подбитые куницей, украшенный золотом, скакал впереди возвращающегося войска. Вот он припал к серебряному рожку, и в сыром из-за холодных дождей городе разнесся его чистый голос:

– Нор’Алтел пал! Король Гайза мертв!

– Ура Элейгии! – подхватили в кварталах.

– Да восславится Нор’Мастри! – прокричали мастрийцы.

– Да будет велик Владыка владык, который сядет на трон трех королевств! – произнесли все разом.

Новость птицей разлетелась по всему Элегиару. Она порхала на крыльях победы, мимо вскидывающих шапероны людей, мимо кричащих от счастья гвардейцев, мимо ремесленников, кожевников, цирюльников и многих других. Пока не залетела во дворец. Выглядывали из окон башни фрейлины и королева, качающая на руках своего любимого внука Элгориана. И вот уже придворные рассыпались горстью драгоценных камней, одетые во все самое лучшее. Они пошли, побежали, помчались, заспешили повсюду, и их слова передавались все дальше, чтобы долететь до ушей самого Иллы.

– Мы победили! Победили! – кричали они.

Илла Ралмантон спускался по лестнице, пока в его голове зрел план победы над судьбой. Занеся туфлю над очередной ступенькой, он вдруг услышал радостный возглас и устремил взор на вбежавшего в Древесный зал придворного.

– Победа!!! – вопил тот.

Вслепую стараясь нащупать ступеньку, Илла то ли ненароком оступился, то ли ненадолго забылся, – и нога его провалилась в пустоту. Растерявшись, он тут же посмотрел вниз, попытался удержаться, но мантия, его прекрасная длинная черная мантия, которая стоила невообразимого золота, сыграла с ним злую шутку. Запутавшись в ней второй ногой, Илла полетел с лестницы. Там он перекувыркнулся, приложился виском, отчего у него в глазах помутнело. Его шаперон, украшенный гагатами и жемчугами, размотался, а сам советник, продолжая кувыркаться, как шут на представлении, все падал и падал, пока не скатился к подножию лестницы. Платье его задралось, из носа хлынула кровь. Так он и лежал на полу, уткнувшись в него лицом, когда рядом упала его трость, а бесценный рубин в ней разбился, блеснув напоследок красным огоньком. Донесся болезненный стон, но все продолжали стоять, замерев. Затем этот стон, старческий и глухой, возрос до рыданий боли и заглушил собой все прочие перешептывания.

Никто не понял, как так произошло, что Илла Ралмантон, этот могущественный чиновник, которому целовали руки, один из богатейших аристократов, почитатель искусства, у чьих ног лежали все придворные, вдруг сам лег сейчас беспомощным тряпьем у подножия лестницы.