Часть их боли

Лопнул звуковой щит, и королева с важным видом, но все-таки смятенная надела черные перчатки и покинула особняк. Она села в свой паланкин, так как ее украшенные золотом и рубинами туфли не были приспособлены к ходьбе по земле, и исчезла в направлении дворца.

Юлиан заходил из угла в угол гостиной, заложив руки за спину.

«Дурак дураком, а то, что женщины требуют от мужчин жертв, верно подметил», – подумал он о словах Момо. И, тут же забыв о нем, принялся просчитывать, во что выльется этот разговор и как далеко протянутся последствия. Он оттягивал решение до самого вечера. Все в нем то поднималось, то опадало, и он чувствовал холодную апатию – бросить все и уехать. Но опять подкатывала эта волна жара, которого он не испытывал уже долгие годы, и снова вампир начинал метаться по гостиной, отчего все рабы удалились, понимая, что хозяину мешать нельзя.

Наконец на закате он сел в паланкин и отправился во дворец. Запросив разрешения подняться на последние этажи Ученого приюта, где сейчас расположился архимаг, он вошел в его покои. Обнаружил он Гусааба уже в спальном желто-песочном платье, устало сидящего в кресле после тяжелого дня. Тот в ожидании глядел на гостя, вошедшего без должного почтения, не склонившего головы и глядящего прямо и открыто.

– Вы тогда говорили, что хотите честной беседы. Так выслушайте меня перед тем, как мне придется уехать! – произнес Юлиан. Взгляд его был так прям, как не был давно, что мудрец удивленно поддался.

Гусааб Мудрый заставил всех слуг покинуть его светлые покои, шепнув им, однако, что-то предупреждающее на незнакомом языке. Когда они остались одни, он спокойно произнес:

– Говорите.

– Я знаю, каким предстаю перед вами и кем, согласно вашим ожиданиям, являюсь. В ваших глазах я должен быть рыбаком, который дорвался нечестным образом до не принадлежащего ему бессмертия. То, что я скрываюсь на Юге под чужим именем, скорее всего, сообщило вам, что я вор и беглец, которого назад никто не примет!

Гусааб кивнул, согласившись.

– Но вся история намного сложнее. Я был человеком, обычным рыбаком из горной деревушки. За всю жизнь я не украл ни одной монеты, всегда старался быть честным, скрывая лишь одну причуду – кельпи. То была первая необычная встреча, изменившая мою, как мне кажется, душу. Вторая встреча, изменившая тело, случилась, когда я лежал умирающим на развалинах своего же дома, решив погибнуть вместо моей старой матушки. То ли удача, то ли неудача свела меня тогда с бессмертным, который проходил мимо. Он посмеялся над моим глупым благородством и, как тогда казалось, посочувствовал мне, желая дать шанс. Гиффард был очень стар… Я получил этот шанс, но сейчас мне кажется, что мне передали его не из сострадания, а из злого желания посмеяться над моими будущими тяготами. Я был тем, кто меньше всего подходил для бытия бессмертного. Мало того что я был человеком, так к тому же и благородным дураком…

Юлиан продолжил рассказ. Чувствуя странное облегчение от исповеди, будто у него сняли с души камень, он поведал о своей жизни в деревне, как ему пришлось бежать из лачуги бабушки Удды прямо через лес, чтобы найти некоего Филиппа фон де Тастемара. Затем как его побили камнями только за то, что он стал другим. Позже его спас Филипп, привез в замок, где вылечил и обманул, желая передать бессмертие своему сыну Леонарду. Юлиан рассказал, как, будучи еще Уильямом, он подписал бумагу, вложив свою жизнь в руки этого мерзавца. Рассказал и о суде старейшин. И даже спустя столько лет, впервые открыв кому-то свои чувства, словно заново пережил былое.

– Тогда же я познакомился с Мариэльд де Лилле Адан. Она умело купила меня обещанием исцелить мою родную мать. Потом так же умело и хитро привязала меня, дурака, к себе. Мы играли друг с другом в сына и матушку на протяжении тридцати лет. Только сейчас я понимаю, что это была именно игра, где я обманывал себя… Ей даже ничего не нужно было делать – лишь наградить новым именем. Три десятилетия я жил при ней. Мне казалось, что я возмужал и получил контроль над своей жизнью. Я тогда изучал математику, геометрию, религии, языки, яды и, набивая этими громоздкими знаниями свою голову, думал, что познал мир. Однако даже эти тридцать лет не дали мне ума…

Затем он начал рассказ о странных событиях, которые привели его прямо к Илле Ралмантону. Гусааб слушал его молча, кивал, пока собеседник продолжал говорить:

– Но теперь я не могу обвинять графиню, потому что только я был виноват в том, что меня обманули. Не знаю, зачем Вицеллий это сделал, поплатившись жизнью. Сейчас я понимаю, что самым правильным было бы явиться к графине. Я тогда побоялся, выдумав много отговорок. Я захотел остаться здесь… Однако сейчас, даже желая вернуться, я не смогу: Ноэль и Север закрыты для меня.

– Чего вы искали под крылом у этого негодяя Иллы Ралмантона? – поинтересовался мудрец.

– Чувства жизни… Я желал познать жизнь! Мне казалось, что она укрыта от меня за ширмой и что, отодвинув ширму, я найду ответы на вопросы.

– И вы нашли? – спросил архимаг.

– Боюсь, лишь устал от их поисков.