Часть их боли

У Юлиана вытянулось лицо. Вот оно как. Величайший день в истории Элейгии, если роды разрешатся мальчиком. Он поднял глаза и поверх скрюченных черных деревьев разглядел, что башня Коронного дома на удивление светла. На многих этажах были зажжены лампы. Разглядывая из зимней тьмы нависающую вдали светящуюся громаду, в которой сейчас кипела жизнь, Юлиан перевел взор на лицо юноши, который тоже невероятно волновался.

– Рожает, значит? Тогда действительно мне стоит вернуться. Спасибо, что предупредили. Будем молиться Праотцам, чтобы дело разрешилось благополучно. – И, попрощавшись, он развернулся и направился к дому.

Во дворце продолжалась неразбериха. Юлиану, пожалуй, повезло стать первым вне его стен, кто узнал о родах принцессы. К утру дворец походил на разворошенный муравейник, а неразбериха перекинулась на город. Подле огромных древесных ворот собрались галдящие толпы горожан из Мастерового района, которые желали узнать, кто родился. Люди, а также нелюди воздевали руки, искренне веруя, что стали свидетелями величайшего в мире события. Настанет золотая эпоха, говорили они.

На лестнице дворца не прекращался топот: несли простыни, тазы с водой. Туда-сюда бегали вспотевшие целители, потому что роды оказались мучительными. Тело Бадбы, вынужденной стать сосудом, с трудом справлялось, и оттого она лежала в луже крови, бледная и не способная ни кричать, ни даже стонать. Ее поили. Ее обхаживали. Тяжело происходила борьба за наследника, который все не хотел рождаться на свет и лежал в утробе не так, как надобно.

Один лишь Юлиан, пожалуй, был спокоен. Ему чудилось, что все происходящее его никоим образом не касается. Он уже привык, что у него нет родного дома, что везде он нежданный гость. А потому его перестали трогать и радости, и горе тех, кто окружал его. Ему все это казалось временным. Именно поэтому он вполне спокойно дремал под атласным балдахином, в то время как даже болеющий старик Илла Ралмантон сорвался из теплой постели еще до рассвета и стремительно выдвинулся во дворец. А ведь знай Юлиан, что вскоре судьба свяжет его с дворцом так крепко, что сложно поверить, то не спал бы он столь безмятежно!

Когда дворец огласил вопль мальчика, а по городу прокатилась волна бурного восторга, ибо слух дошел и туда, – Юлиан равнодушно дремал, обнимая подушку. Ну а Бадба, отдав долг своему королевству, закрыла после крика новорожденного глаза и больше их не открыла. Она и правда перенесла немыслимые мучения. Стоило ей родить, как все внимание окружающих переключилось на ребенка, отчего все ходили мимо ее постели, где она лежала укрытая громоздкими одеялами. Сквозь едва прикрытые опухшие веки принцесса разглядывала висящий на стене ковер с узорами из сказки про Упавшую Звезду. Величественная Анка, искра Фойреса, которая горит в душе каждого. Искра… Осталась ли она в ней? Всем чудилось, что мать отдыхает, ее трогать нельзя. Да и нужно ли, если она выполнила свой долг? А когда белые одеяла сдернули, оказалось, что под юной принцессой все залито кровью. Когда испуганные целители, понимающие, что оплошали, подвели к ней королеву и слепого короля, Бадба уже лежала удивительно белая, в красной луже, а неподалеку кричал Владыка владык.

Глава 10. Клубок из гадюк и удава

Конец зимы, 2156 год

С утра в особняке было на удивление тихо. Оба Ралмантона уже отбыли во дворец, а потому рабы расхаживали спокойно, не чувствуя отягощающего повсеместного присутствия, которое бывает, когда хозяин находится дома – и неважно, в какой его части. Все с интересом присматривались к бывшему узнику со следами побоев. Говорили, что он не раб, но удивительнее всего было то, что он человек.

К Момо заглянул домовой лекарь-вампир. Он не обучался магии, из-за давней провинности не имел языка, зато умел делать прекрасные мази. Увидев изможденного юношу, он по-старчески качнул головой, ткнул пальцем в табурет, требуя сесть, – и долго провозился с ранами. Затем Момо одели, причесали, хотя на деле он сам себя одевал и сам вычесывал свои проволочные волосы. Его шевелюра до плеч превратилась в спутанный шар. Затем ему позволили немного отдохнуть, а позже, ничего не понимающего, растерянного, приставили к непыльной работе, отправив в угловую комнату, где он со своей сине-фиолетовой физиономией должен был остаться незамеченным.

К обеду из Мастерового района вернулся один из посланных по делу рабов.

– Принцесса, поди, померла, – сообщил он в гостиной.

– Так чего, мы без короля? Беда-то! – заголосил Рамьяс.

– Мальчишку родила… Без головы не останемся!

А под вечер домой прибыл Юлиан Ралмантон, да не один, а с уставшим и горюющим Дзабанайей Мо’Радши. Они засели в зале внизу, и рабы принялись выносить из кухни блюда: шкворчащее мясо, сочные апельсины, неизвестно откуда взявшуюся в конце зимы россыпь сухофруктов, напоминавших драгоценности, и божественно пахнущее вино.

Мастриец взялся за чертенка.