Часть их боли

– Да, так и есть… – согласился чиновник. – Процедура живого скармливания сложна. Это ж попробуй продай преступника! Но какая разница, почтенный, если их мертвыми повезут на тот же мясной рынок, где их и так иссушат сначала вампиры, а потом выкупят оборотни. – Затем он спросил: – Вы что, желаете выкупить этого негодяя?

– Мне знакомо лицо этого беспринципного вора.

– Он у вас что-то посмел украсть?

– Да, доверие, – ответил Юлиан и взглянул на Момо, который их не слышал из-за расстояния и шума дождя.

– Доверие? – искренне удивился чиновник.

– Ты глух и тебе нужно повторять? Я же сказал, что желаю купить этого смертника согласно закону. Этого должно быть достаточно, чтобы не задавать глупых вопросов. Эй, Рамьяс, займись оформлением! Доставьте приобретение ко мне в особняк!

Юлиан уселся в паланкин. Водрузив на колени опасный ларец, он приказал отправляться в Золотой город, а сам, пока его несли, вернулся мыслями к прекрасной белой лилии. Ни живой ни мертвый Момо, когда с него сняли петлю, поглядел веномансеру вслед напряженно-неверящим взглядом. Он не слышал разговора, поэтому не понимал произошедшего. Неужели к нему снова вернулась удача?

* * *

Вечер опустился на Элегиар. Юлиан, облаченный в мастрийский халат из красного шелка, сидел в малой гостиной. Ему докладывали обо всех похождениях советника, за которым тщательно следили другие наемники.

– Значит, Илла Ралмантон пока занят исключительно государственными делами?

– Да, – отвечал Латхус. – Все дни проводит в переговорах с представителями соседних земель, приезжающими по его зову. Путем подкупов от змеиного Нор’Эгуса отделились еще три провинции. Усилиями советника город Гиратион также добровольно перешел под контроль Элейгии, открыв проход к самому Нор’Алтелу.

– С кем еще он тесно общается, помимо иноземных дипломатов? – сухо поинтересовался Юлиан.

– Больше с мастрийской знатью во главе Дзабанайи Мо’Радши.

– Вы присутствуете при каждой беседе?

– Да, и при беседах с дипломатами, и с местным чиновничеством, и на всех застольях. Он держит данное им слово, не касаясь ваших дел и жизни, – отозвался Латхус. – Единственное, мы не имеем доступ в Мраморную комнату, где проходят еженедельные сборы консулата. Нам приходится оставаться в ожидании у запертых дверей. Мы пока не в силах попасть туда иными способами, потому что всех присутствующих слишком рьяно проверяют.

– А что с остальными моими просьбами?

– С Дайриком Обараем пока не выйдет. У него много охраны. Попытки грозят мне раскрытием. А с остальным – пробуем, – этим Раум обрубила все дальнейшие вопросы.

В гостиную завели отмытого от грязи Момо, которого приодели, чтобы не оскорблять окружение уродливой наготой. Увидев Юлиана, он хотел было привычно поздороваться, по-простому, но тут до него дошло, что делать так не положено. Он испуганно поклонился и замер.

– Почтенный… – шепнул Момо в поклоне. – Спасибо вам…

– За что же ты меня благодаришь?

Мимик произнес пересохшим ртом:

– Вы спасли меня от виселицы.

– Да неужели? – ухмыльнулся Ралмантон.

Момо ничего не понимал.

– Я больше не собираюсь спасать твою никчемную жизнь, – холодно продолжил Юлиан. – Или ты считаешь, что мои слова, обращенные к тебе тогда, были пусты? Ты сам привык небрежно разбрасываться клятвами, нарушая их, а теперь ждешь того же от остальных? Скажи мне, разве я не пытался великодушно помочь, видя, что у тебя был шанс на нормальную жизнь? Но как ты распорядился этим великодушием? Почему молчишь? Отчего опускаешь глаза, а, вор, убийца и насильник? Возмужал, да?

– Я… я…

– Нравилось девок насиловать? Каково это, против воли брать женщину, видя, что ей мерзко, но она хочет жить и оттого терпит… Небось силу почувствовал? Уверенность?! Мужчиной себя возомнил? Пытался подражать дружкам, чтобы быть не хуже их, да? А потом просто понравилось водворять в квартале свои порядки благодаря угрозам?

Момо промолчал.

– А убивать с твоим даром крайне легко – всего лишь обратиться братом, отцом, матерью или сестрой. Потом подойти, ласково приобнять, заглянуть в глаза доверчивой жертвы. И нанести подлый удар… И ведь жертва умрет с мыслью, что ее предал родной и любимый человек. О-о-о-о, это во власти мимиков – рушить чужую жизнь и лишать ее. Многих ты убил?

Момо снова угрюмо промолчал. Взгляд его был уперт в пол, руками он обхватил себя за костлявые плечи.

– Я тебя спрашиваю, Момо, скольких ты убил?

– Одного…

– Врешь, собака!

– Не вру! Не вру я! – упрямо вспыхнул юноша, уронил голову, но от всхлипа сдержался.

– Как же не врешь? Знаешь, скольких я таких невиновных иссушил на своем веку? Никто никогда не считает себя в случившемся виноватым! Всегда у таких виноваты родные, жизнь, даже убитый – все, кроме них… А мне одно время хотелось верить, что есть какой-то луч надежды в душах таких людей… – И Юлиан, поглядывая на того, кого собирался убить, подпер ладонью лоб. – Кого теперь я вижу перед собой?

Чуть погодя он добавил: