Часть первая. Деревянный корабль

Я нахожу, что «Река» отличается высочайшим напряжением, хотя она задумывалась без криминалистических сложностей. Возможность наблюдать за формированием и разложением человеческих душ (безотносительно к тому, каким будет результат) — единственно это, как мне представляется, захватывающе-интересно в эпическом произведении. «Река» определенно будет иметь будущее. Насколько близко это будущее — вопрос спорный. <…> Стану ли я в конце выкладывать на стол карты, то есть объяснять свою особую технику письма, — еще не знаю. Но на одно я обязательно намекну: что, начиная писать тот или иной диалог, я сам понятия не имел, а только вновь и вновь спрашивал себя, как должны реагировать на реплики разговаривающие персонажи, исходя из их внутренних данных.

Воскресший через двести лет Кебад Кения, вероятно, — еще и образ книги или литературного персонажа, который в любое время может начать воздействовать на других людей. Он крадет лошадей у соседей… Густав Хорн говорит однажды (Свидетельство I, с. 475): «Мои мысли — кони, которые мгновенно переносятся в любое место и опускают копыта не на дорогу времени, но на мшистую почву сновидений…» Полицейские не могут изловить Кебада Кению, как не могут поймать и Аякса, убийцу Хорна. Кебад Кения — преступник, но он «грешил по-другому», чем соседи. Персонаж, очень похожий на Кебада Кению — негр Джеймс из пьесы «Перекресток», — говорит о своем преступлении так (Dramen II, S. 61): «Я не должен снова впадать в старый грех: бродить по нереальной земле. Все, что там можно пожелать, не имеет никакой значимости. Тоскование — это пустая дыра». То есть его преступление (как, видимо, и преступление Кебада Кении) заключается в активности фантазии. У Кебада Кении «кровь опасна. Она хочет вырваться на свободу» (с. 121). Однако Янн, выступая в 1946 году (в Гамбурге) на вечере, где актер читал отрывки из «Свидетельства Густава Аниаса Хорна», сказал (Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen, S. 729):

Что наша душа может измениться под воздействием ядов, и в частности яда книг, — в этом наша единственная надежда на будущее. У власти нет никакой надежды; надежда заключена в музыке, в слове, в храмах, в аллеях деревьев.

О поводе и его преображениях

Клетки моего мозга все еще стоят лагерем на опушке боли. Они устали. Но как раз поэтому мне не верится, что они заглядывают в чащу прежде немыслимого, а не механически роются в выдвижных ящиках с рухлядью достоверных воспоминаний.

Ханс Хенни Янн. Свидетельство I

В докладе «О поводе» Янн приводит — уже как бы от своего имени — слова Густава Аниаса Хорна (Деревянный корабль, с. 367):

Одно я знаю наверняка: поводом для моих работ <…> всегда служила и служит моя личная жизнь. Мой страх, моя печаль, мое одиночество, состояние моего здоровья, внутренние кризисы и периоды равновесия, особенности моего чувственного восприятия и моей любви, моя одержимость ею… <…> Для меня внутренняя задача, кажется, с самых первых шагов состояла в том, чтобы переводить мое существование на язык абстракций, а не патетики.

Но дальше он говорит, что непосвященному человеку распознать эту личную тональность трудно.