Части ее тела

Противным, как у сварливой служанки, голосом дверь возвестила, что к ней пришли. Упершись руками, Лилька поднялась повыше, чтобы хотя бы не лежать перед ним: „И так в постели встречаю!“ Несколько дней, много часов подряд, Лилька представляла этот момент („Встречи или не встречи?“), и с каждым разом краски становились все тусклее, а слова банальнее. Теперь она уже и не знала, что сказать ему.

На Филиппе была вылинявшая больничная пижама, и от этого он показался ей похожим на арестанта: „Пытался вырваться на свободу, а его опять загнали на каторгу“. Лилька молча осмотрела его осунувшееся, покрытое светлой щетиной лицо, тяжелую складку, следующую за подбородком, редкие волосы между отворотами пижамы: „Это и есть тот человек, ради которого я все разрушила? Именно его я пыталась вырвать из семьи? Зачем?“

– Это всего лишь я, – сказал Филипп так, будто она произнесла свое разочарование вслух.

– Как вы себя чувствуете? – вежливо спросила Лилька, начисто забыв все заготовленные фразы.

– Еще чувствую. Как твоя голова?

– На месте.

Ей хотелось спросить, не приезжала ли его жена Марина, но было страшно снова причинить ему боль. Он сам сказал:

– Похоже, мы друг у друга единственные посетители. Жаль, „передачки“ у меня с собой нет. Кормежка здесь – полное барахло.

„Особенно в сравнении с Мариниными обедами“. – Лилька неловким жестом указала на стул:

– Вы садитесь. Когда вас выписывают?

– Понятия не имею, – откликнулся он равнодушно. – Не все ли равно? Мне некуда идти отсюда. Ты лишила меня дома.

– Я?!

– Прости. Я сам себя лишил его. Клоун разыграл трагедию. Смешно.

– Вы сами учили меня, что быть шутом – это не унизительно! Это значит: быть выше гордыни. Циркач – это звучит гордо, помните?

Разговор получался совсем не таким, какой Лилька воображала, и это ее взбудоражило. Потому что тот, придуманный разговор выходил слезливым и тягостным, а это было совсем не то, что сейчас могло вытянуть обоих.

Филипп вдруг рассмеялся:

– А что? Может, нам с тобой сбежать?

У Лильки только скакнуло сердце, а он уже пробормотал:

– Да нет, это бред какой-то!

– Меня здесь тоже ничего не держит, – сообщила она на всякий случай. – Мишка меня больше видеть не захочет. Давайте создадим такой крошечный цирк шапито. Я ведь уже научилась у вас кое-чему… И потом, не обязательно ведь отправляться на край света! Можно поселиться в вашем домике в горах.

Филипп спросил, как ей показалось, с неприязнью:

– Я так нужен тебе? Зачем?

– Ну. – Лилька смутилась и потерлась щекой о плечо в больничной сорочке. – Вы же… Послушайте, я не преследую никакой цели! Я просто хочу вам помочь. Вы меня в чем-то подозреваете?

На этот раз его губы смягчились:

– Ну что ты… Видимо, мой барахлянский мозг отказывается верить, что я еще кому-то нужен.

Она всмотрелась в его лицо: разве перед ней тот человек, которого ей хотелось бы спасать от всего на свете? Последние десять лет Лилька думала, что это он самый… А теперь, если внутри нее что-то и откликалось, то совсем глухо, как на дне глубокой ямы. Она подумала: „Эта яма образовалась от того, что Мишка отвернулся от меня, узнав, кого я любила все эти годы на самом деле… Я продолжаю храбриться, чтобы не видеть ее. Только ведь однажды придется“.

Заметив, что она притихла, Филипп похлопал по одеялу:

– Нам обоим придется начинать сначала. – Он сморщился. – Я все же надеялся, что она хоть заедет. Нет. Отрезала. Поделила мир надвое.

„И оставила сына на своей половине“, – договорила Лилька про себя.

– Я всегда думала, что влюблена в вас, – внезапно вырвалось у нее.

– Я знаю, что ты так думала. Это… откликалось во мне.

– Они никогда не поймут, почему мы… почему это произошло. Они не захотят понять!

– А это можно понять? Я и сам не понимаю.

„Я помню, как пахнет его кожа“, – обнаружила Лилька, и это воскресшее ощущение отдалось в сердце холодком испуга. У Филиппа остановился взгляд, но он с усилием моргнул и отвел глаза. Скрестив перебинтованные руки так, будто защищался от нее, Филипп внятно, чтоб она хорошо расслышала, произнес:

– Вряд мы с тобой сможем помочь друг другу.

Это кольнуло, но не настолько сильно, как Лилька могла предположить. Откинувшись на подушку, она холодно проговорила:

– Как хотите. Почему я вас уговариваю?

– Подожди! – перебил Филипп и опять принялся тереть лоб с видом мученика. – Как же мы отсюда сбежим? Разве это возможно? Тут ведь охрана, наверное.

Ей стало смешно. Этот человек прожил на свете в два раза дольше, чем она, и работал в цирке, а так до сих пор и не понял, что невозможного не бывает.

– Это проще простого! – заявила Лилька, на всякий случай вновь покосившись на дверь. – Думаете, они следят за нами? Да им и дела нет. Выйдем отсюда, и все! Решайтесь. Прямо сейчас можем и рвануть.

Филипп повторил как-то испуганно:

– Сейчас.

„Мишка уже тащил бы меня к машине“, – это мгновенное сожаление показалось ей нечестным. Хотя она знала, что Филипп тоже каждую секунду сравнивает ее с Мариной. Как будто они все еще были вчетвером, только двое других помалкивали.

– Действительно, – снова сказал он. – Значит, сейчас?