Частичка тебя. Мое счастье

– А, так ты поэтому крюк через проспект заложил? Чтобы побольше моего тепла спереть?

Вот ведь…

– И давно ты заметила? – спрашиваю, а рот сам разъезжается в улыбке пойманного с поличным проходимца.

Она, кажется, плечами пожимает.

– Да уж заметила. Все никак не пойму, что ты мутишь и с какой целью, Ольшанский. Ну, я имею в виду твою настоящую цель, конечно. А не вот эту вот всю ванильную дурь, что ты мне заливаешь.

– Ну, почему заливаю, – спрашиваю без тени обиды, – можно, конечно, убрать часть романтического налета, но под ним – только желание продлить агонию. Побыть с тобой чуть дольше. Я бы позвал тебя погулять, но ты ведь откажешься.

– И поэтому ты заманиваешь меня в свою тачку и пытаешься укатать до обморока?

– А ты к нему близка? – встревоженно спрашиваю. На всякий случай даже быстро перестраиваюсь и сбрасываю скорость. – Мы можем остановиться сейчас, если это нужно.

– Расслабься, я не всерьез говорила, – она фыркает и в этом смешке я снова слышу живительное тепло, – правда, не всерьез. Вези в своем темпе. Только давай уж по третьему кругу мой квартал огибать не будем. Честно говоря, я уже есть хочу.

– Так может, поужинаем?

– Ольшанский, – Энджи скептически покачивает головой, – я помню все про дверь и окно. Но я сегодня и так позволила тебе больше, чем собиралась позволять. Хватит.

– Пока хватит, ты хотела сказать?

Не вижу, но почти чувствую, как она закатывает глаза.

И сам смеюсь в ответ. Как уже вечность не смеялся.

– Я и сама умею открывать для себя дверь, – ворчит моя неутомимая мегера, когда остановившись у её подъезда я подрываюсь, чтобы предложить ей руку.

– Хочешь лишить меня одного из немногих возможных моих удовольствий?

– А вот хочу, – задирает подбородок, стискивает губы. Глазами сверкает. Будто уже сейчас готова сорваться в бой. А у меня пальцы сами к её лицу тянутся. Провести по мягкой линии от уха к упрямо выставленному подбородку.

– Так целовать тебя хочу, – шепчу почти в её губы, – будешь кусаться, признавайся?

– Буду, конечно, – она снова пытается ершиться, и это такое прекрасное зрелище – я почти зачарован.

Что ж, если бы она не хотела – она бы ответила по другому.

Ну, или вообще не ответила бы.

Каждый раз целую её как в последний. И не потому, что верю, что она меня завтра может нахрен послать. Потому что просто иначе не получается.

Слишком долго держал себя на цепи. Сейчас… Почти на стадии остервенения. И пусть кусается, пусть царапается, что угодно – пусть. Просто я принимаю как данность – у моей Страны Чудес поцелуи со вкусом кровавой бойни. Главное ведь, что они – настоящие. Настоящие поцелуи моей Энджи. Не очередной бессмысленной попытки её заменить.

Жаль только, что оторваться от неё все-таки приходится. В первые секунд тридцать – через силу. Привыкая к тому, что между нами все-таки есть расстояние.

– Ты ведь помнишь, что я так просто поднимаю себе настроение? – Энджи была бы не Энджи, если бы тут же не махнула над своими крепостными стенами боевыми знаменами. – У нас с тобой нет отношений. И не будет.

– Ты мне каждый день это напоминаешь, – я киваю. Я к подобным напоминаниям и вправду почти привык. Мириться с ними не хочется. Но приходится. В конце концов, я дорожу привилегией подвозить её до дома после работы.

– Вот и чудно, что у тебя нет проблем с памятью. – она колко улыбается.

– Я не поблагодарил тебя за сегодняшнее, – произношу, поднимаясь с ней вместе на подъездное крыльцо, – спасибо, Энджи. Это было очень щедро с твоей стороны. У меня даже слов нет, чтобы сказать, как я тебе благодарен.

Слов и правда не хватает. Столько было провальных попыток. Столько их паршивых последствий. Бесполезные, выматывающие курсы терапии.

И после всего этого, своими глазами видеть вживую настоящее чудо?

Сам не знаю, как не сдох прямо там, словив инфаркт только от чистого незамутненного восторга.

– Спасибо мне вполне достаточно, – откликается Энджи, прижимая таблетку к домофонному замку, – следующее УЗИ только в третьем триместре. Думаю, я успею морально подготовиться и пережить твое присутствие.

– А мне с тобой рядом было очень хорошо, – отвечаю её вновь обострившейся вредности теплой улыбкой, – как никогда. Как ни с кем.

– Вызови лифт, пожалуйста, – Энджи останавливается у почтового ящика. Тон у неё как-то теряет в эмоциях. Как частенько бывает, когда она начинает забираться в свою скорлупу. Когда она вспоминает, что не верит в то, что дорога мне.

Сам не имею понятия, как буду её в этом убеждать. Но придется, потому что других вариантов у меня нет.

Когда я слышу тихий вскрик – вздрагиваю, как будто мне на ухо гаркнули. Оборачиваюсь, вижу Энджи, внезапно отскочившую от почтового ящика аж до противоположной стены.