Частная кара

К вечеру весь посад потянулся за реку, к Зачатьевской ветхой церковке. Ждали Сергия. Обещался старец служить там обедню. Недолго ждали, собравшись подле храма у древнего погоста, где, как серые весенние крыги, лежали известковые плиты, испещренные непонятной вязью и крутыми славянскими орнаментами.

Старец вышел из-под горы от Святого родника, испил перед службой водицы. Народ встал на колени. Сергий поклонился люду, земно сгибая могучую спину работника и дровосека. Было ему в ту пору шестьдесят, но, как ведун, сед Сергий и глазами древен.

Из церкви вынесли иконы, черные, не разобрать ликов, и только один образ новый и яркий — недавно освященный в Троицком монастыре самим Сергием.

Помогали в службе старцу местный священник, хворый дьячок и Андрюха Рублев.

На Андрюху лопасненские глядели жалеючи, с улыбочкой. Был он на посаде вроде блаженного. Боялся девок, стеснялся женщин и целыми днями, с самого малышества, лепил из крутых лопасненских глин коней и свистульки.

Лопасненские дивились — знает Андрюшка господню службу, в молитве истов, в поведении уважителен и кроток.

Поговаривали и раньше на посаде, что призван он к боголюбому делу — пишет красками святые образа, наилучшие во всем свете.

Но этому не верили. Как так? Свой, лопасненский — и вдруг избран. Такого быть не может. Шептались, что новая икона в храме тоже его руки. Но это и вовсе клонилось к неправде. Приковала та икона каждого из молящихся к себе, только ей и поклонялись в тот вечер. Неземная она — в красоте явившаяся... И то ладно, что не прошел мимо отец Сергий, славный воитель за слово божье, за святую Русь, за свободу...

Пора бы и кинуть терпилку, развязаться да кончить всем народом с поганым игом.

До позднего часа говорил с лопасненскими о том Сергий Радонежский...

О великом князе Дмитрии говорил, о свободе, о гласе, что снизошел на землю Русскую. Призывал всех от мала до велика встать за родину, за могилы пращуров, за славу прежнюю и гордость новую.

Грядет час великого испытания и великого очищения Руси от поганого ига!

Смелая речь Сергия попадала в сердца. Давно уже не говорил никто так открыто и в полный голос у святого храма. Но ждали этого. И теперь слушали, проверяя сердца свои, да в утайку, косым зрением поглядывали, нет ли чужих рядом. Чужих не было. Весь город думал об одном:

«Скорее бы! Постоим за землю Русскую! А там травою ли прорасти, пылью ли опасть при дороге... Не все ли равно! Лишь бы жила она — земля родная...»

— Все пойдем! До единого! И млад, и стар! Верь, отче! — разноголосо шумел лопасненский люд, подходя под благословение старца.

— Всех благословляю! Всех!..

Все и пошли через год с небольшим... И никто не вернулся с поля Куликова...

Исчез, ушел в небытие древний русский град Лопасня.

Пошел вдовий город на кормление рязанскому князю Олегу.

Но лопасненские выжили. И в детстве моем была жива Лопасня.

Оборотистые, с лукавинкой и мудрой хитрецой, острые на язык, приглядистые ко всему новому, живущие своим умом, укладом, миром...

Приезжий надолго, если не на всю жизнь, оставался в Лопасне чужаком.

Того, кто шел наперекор традициям, называли «Стяпной!»

Не простила Лопасня и Степи, хотя и не держала против кого-либо злобы. И «рязанские» и «стяпные» в языке, как понимаю, были уже привычными приговорами, давным-давно потеряв первоначальный смысл.

Жили в Лопасне крепкими семьями, чтя родословные и роднясь только с достойными. Многие женили и выдавали детей по своему усмотрению.

До сих пор знаю несколько таких пар, живущих вполне счастливо и, как говорили раньше, богато.

Ум и книга чтились особо. Если хотели выделить человека, говорили: начитанный.

Однако чрезмерное увлечение чтением считалось опасным.

Душевнобольного (кстати, это слово, прежде очень распространенное, сейчас почти ушло из нашего языка), который ежедневно скорым шагом обходил все село, спешил за три километра на вокзал, возвращался и снова спешил вдоль улицы, жалели и странную его болезнь объясняли просто:

— Зачитался... Куда ж это годится, в такую маленькую головенку столько книг запихать...

К старине относились уважительно, жизнь отцов и дедов не хаяли. И уж если очень донимали вопросами: «Как раньше было?» — отвечали неопределенно:

— Жили...

А кое-кто при этом и добавлял:

— Наживали.

В предреволюционные годы Лопасня была крепким торговым селом, спаянным узами родства и лопасненской круговой поруки.

Когда у первого Лопасненского волостного Совета не хватало денег, средства находили просто — сажали кого-либо из купцов в кутузку. Родня тут же вносила «штраф», и расходились полюбовно.

Власть побаивались.

Но пуще страха — острое словцо, шутили:

— Совет да Совет, а денег нет...

Земельные усадьбы, или, как их тут называли, «зады», сохранялись долго, да и сейчас там, где не потеснило капитальное строительство, поднимают землю и сажают картофель.

Вплоть до пятидесятых годов дожил обычай пахать усадьбы, сажать и убирать урожай сообща, всей улицей.

К учителям и врачам относились с почтением. Имена их долго хранила лопасненская память.