Частная кара

Лишенный людей катер носился по бухте с каким-то оскорбительным тупым хамством, то начинал преследование проходящей мимо моторки, то кидался на плавучие велосипеды, то, завывая, несся к электроходу, но, вдруг изменив направление, почти врезался в яхту, оголтело мчался в открытое море, но, совершив вираж, поворачивал к берегу и снова рыскал в бухте, наводя на людей ужас. Две перевернутых лодки качались на волнах, рядом с ними крохотными поплавками мелькали людские головы, спешили к берегу, неистово работая ногами, с лицами бледными, как бумага, велосипедисты, и оказавшийся тут некстати «катающийся на волнах» лежал, распластавшись на жалком куске дерева и панически махал руками, стараясь побыстрее доплыть до берега, хотя куда проще было оставить и парус и доску, добравшись до суши вплавь, он был отличным пловцом, а тот глиссерок все шнырял, все утюжил высоко поднятым носом бухту, мигом разрушив и праздность воскресного дня, и упорядоченность разумного движения.

Невероятная паника царила в бухте, хотя кое-кто и пытался остановить это тупое, наводящее на людей страх движение.

Глиссер пробовали зачалить, заарканить, взять на абордаж, швырнуть под его бешено вращающийся винт чего-либо, что могло поломать крыльчатку. Но тщетно...

...Надо мной что-то несколько раз сильно хлопнуло, и простор, так неограниченно осязаемый мною, подернулся легкой дымкой.

Поднявшись из шезлонга, я легко установил причину возникновения хлопков и дымки, — на верхнем этаже, прямо надо мною, санитарка выбивала коврики.

— Простите, — сказал я ей как можно вежливее, задирая голову, — вы не могли бы делать это в другом месте?

— Нет, — вполне конкретно ответила она.

— Но я тут отдыхаю...

— А вы уйдите, — ответила санитарка и с завидной тщательностью продолжала дело.

— Я отдыхаю... — чувствуя полную свою беспомощность и как-то жалко сказал я.

— А я работаю, — ответила она.

Старшая сестра-хозяйка смотрела на меня с вниманием и какой-то нежностью. Она все понимала, она кивала головой и даже обещала «пресечь», «дать нагоняй».

Но когда я уходил от нее, спросила:

— Вы в котором часу отдыхаете на балконе?

Ничего определенного ответить я не смог. Но санитарки не только верхнего этажа, но и этажа, на котором я жил, и двумя ниже стали смотреть на меня так, как будто я каждую из них насильственным путем лишил невинности.

Но это ерунда в сравнении с неограниченным простором, который каждый день вижу я за плотно прикрытым окном своей удивительно уютной палаты.

Отходя ко сну, я долго слушал шум моря и думал о том, что народные приметы — великое наше достояние. Ведь в них бесхитростный опыт сотен поколений людей, общавшихся с глазу на глаз с природой.

Черт возьми, почему этому опыту нет места в наших сверхсовременных лабораториях!

Вечером к берегу подошли медузы. Громадные колонии прозрачных, необыкновенно подвижных существ, занятых каким-то очень важным и нужным для мироздания делом. Они то складывались в плотные бутоны, то распускались полным цветом, они пульсировали и трепетали, и прозрачные, почти неразличимые щупальца их словно бы пытались вытолкнуть что-то из самого центра. И выталкивали. Крохотные зонтики новорожденных медуз стремительно поднимались к поверхности моря, и с каждой минутой их становилось все больше и больше. Мы наблюдали великое таинство живого — рождение нового.

Я лежал в своей палате, вспоминал это и улыбался. Мне было известно и еще одно таинство — примета: медузы подошли к берегу — будет шторм.

И шторм начался. А местное радио опять передало нынче, в третий раз за прошедший день: на море штиль.

Волны грохали в берег, и я думал о том, что скажет мне завтра астрофизик из тысяча триста первой палаты, который, загадочно улыбаясь, не верил ни одному моему слову, когда я нагло предсказывал шторм нынешней ночью.

Шторм достиг своего апогея к двум часам ночи. Вероятно, было никак не меньше пяти баллов, потому что я проснулся.

Но каково было мое разочарование, когда я уяснил истинную причину своего пробуждения. За стенкой моей уютной палаты, словно бы и не отгороженной переборкой, существовали голоса соседей. Они были настолько ясными и настолько хорошо я понимал, о чем у них идет речь, что на миг показалось — соседи, перепутав двери, вошли ко мне.

— Па-нимашь, было двадцать, нет... тридцать восемь бутылок белого... завались... красного и еще бормотуха...

Далее следовало описание столь же обильной закуски, а потом уже количество выпитого лично соседом.

Сопалатник его, пораженный сообщением, восхищался, заглушая шум шторма, швыряя в стену одно и то же:

— Во! Даешь! Во! Даешь!

«Постучать или сами успокоятся? — думал я, вертять на постели... — Но у людей, у них же должно быть самое элементарное соображение — тут санаторий!»

Постучать в стену пришлось.

Старшая сестра понимающе глядела в мое несколько невыспавшееся лицо.

— Я все проверю, — сказала она.