Частная кара

Мне вдруг вспомнилось детство. Громадный пойменный луг, в травах которого я заблудился — отправился однажды искать чудо-реку Тунгуску. Мама прочла мне тогда рассказ об этой реке. И я нашел ее в лугах. Крохотный родничок бил из-под корней старой ветлы. Но показался он мне необъятным водным простором, куда я смело пустился на легком паруснике. Какое это было удивительное плавание!..

Я поблагодарил Генку за рисунок, спрятал записную книжку и вышел на волю. Где-то далеко-далеко на песчаной косе одиноко чернела фигура Гаврилы. Было сыро, едким дымком курились заречные озера, тучи все еще прижимисто двигались над тайгой, но в мире чувствовался уже и перелом погоды. Я пошел к реке, но только в сторону, противоположную той, где маячил Гаврила, и шел так долго, вдыхая пьяный запах гниющих скошенных трав. Я шел, и больше всего в жизни хотелось мне тогда встретить двухголового и не напугаться, не удивиться, а так вот запросто воспринять его в своем сознании, в мыслях, в сердце. Совсем так, как сделал это Генка.

«А если встречу, — подумалось тогда вполне серьезно, — то как же рассказать о нем, чтобы поверили мне люди? Нет, не поверят, — решил я. — Как бы ни рассказал — не поверят. А потому буду молчать, если встречу…»

Медлительная, мудрая, до сих пор загадочная и странная, река моей жизни вела и вела меня дальше, к синим горизонтам, к голубым проталинам неба, к быстротечным шиверам и тихим плесам. Даль обещала закатное солнце, чистую луну, звездное небо, свободу. И я шел и шел все дальше и дальше, надеясь и веруя…

Умелец

Он мой ровесник, даже чуточку моложе, но, знакомясь, вполне серьезно представился:

— Дядя Коля.

С тех пор и зову его так. Он высок, широк в лице, нос мясистый, пористый, в черных оспинках бывших угрей, глаза маленькие, но острые, смешливые и умные. Тем самым простоватым умом, который воровства хуже.

Плечищи широченные и все еще по-молодому вздернутые, ладонь сухая, сильная — ухватистая.

Речь у дяди Коли с подковырочкой, с ехидцей, уверенная и рассудительная. Он на все имеет свое мнение, и оно самое правое и решительное.

День знойный, не по-осеннему сухой и палкий. Солнце стоит в самом зените, а рядом крохотное облачко, словно впаянное, висит с утра недвижимо.

Дядя Коля конопатит дом. Нанялся он на эту работу не по нужде, не по желанию заработать, а так — «от охоты к перемене дел», как он сам выразился.

И не нанялся вовсе, о нем так сказать не только не современно, но в корне и не верно.

— Пришел попробовать, что получится, — так объяснил свое желание конопатить. — А расчет какой? Поставить, и на том спасибо.

Я обещал поставить, и он полез на стену, подмостившись кое-как, только бы не упасть. Потомственный «в кажном» поколении плотник дядя Коля работает сторожем в доме отдыха. С бывшей своей семьей, где есть три взрослых дочери, он разошелся давно, а теперь и окончательно.

— Закрыл им выдачу по случаю совершеннолетия, — объяснил окончательность своего разрыва. — Конечно, не шибко они на мне и разжились. Какой мой оклад — восемьдесят рублев, и крышка.

Я выразил сожаление по поводу столь малого оклада, но он перебил:

— На вино хватает, да еще и остается. А пожрать мне баба с кухни принесет.

Теперешняя супруга, с которой он находится в гражданском браке, работает тоже в доме отдыха на кухне посудомойкой.

— У них харч вольный, — говорил дядя Коля. — Официантки не сгибаясь домой не идут, поварам, конечно, полегче, но послаще чего перепадает, но и моя не без рук. Нам хватает... — И добавляет философски: — А деньги? На что они? Было бы обеспечение...

На левую работу дядя Коля не ходит.

— Если так только, по случаю, на дачах кому галдарейку сляпать. Да нет, и это давно завязал. Год, верно уже никуда не ходил. Что я — год?! Как раз уже два года вышло. Всех денег не заработаешь. Ну их! Было бы обеспечение... А нам с бабой хватает.

Работает дядя Коля неторопливо, постоянно сомневаясь, получится ли. Начал конопатить сверху и, когда я заметил это, обрадовался.

— Ишь ты, понимаешь! А я ведь проверить. Дай, думаю, сверху полезу. Понимаешь, — и, кряхтя, спустился к нижнему венцу и стал долбить усерднее.

Я понял его стремление начать конопатку сверху: с большим ростом ползать под коренным венцом не больно ухватисто.

— Ведь как раньше конопатили? — говорит дядя Коля распрямляясь. — Строчку вели, что и шилом не выковырить, а дом на пятнадцати венцах до сорока сантиметров поднимали. Во как конопатили!

Незаметно истек час, уплыл другой, а дела пока и не заметно.

— Так пойдет? — спрашивает дядя Коля, прогнав строчки по двум пазам и любуясь своей работой.

— Очень хорошо, — неосмотрительно говорю я, зная уже по горькому опыту, что нынешнего шабашника (а все, кто по найму идет на частную работу, только так себя и называют) хвалить нельзя. Но неисправима во мне тяга на доброе слово.