Частная кара

— Я спал, — сказал Генка, углубляясь в работу. Стружка так и брызгала из-под ножа. — Спал. А он меня лижет, лижет.

— Кто? — спросил я.

— Медмедь…

— Во! Во! — сдерживал смех Гаврила.

— Как лижет, Ген?

— А вот так, языком, — и Генка провел ладонью от виска к затылку. — Я проснулся, а он лижет. Голова здоровая, язык шершавый, чикотно… — И замолчал, засопел и даже плечиками передернул.

— Во! Во! — насторожился Гаврила.

— Псиной пахнет, — сказал Генка и замолчал.

— Ген, а потом? Что потом? — спрашивал я.

— Он мне вот тут лизал, — Генка сунул руку под коленку.

— Ну, а ты? — не выдержал дед.

— А я его по розе! Вот так! — Генка поднял ногу, взмахнул пяткой, показывая, как ударил медведя. — По розе я его!..

— По роже! По роже он его! — гоготал довольный дед. — Медведя по роже!

— Молчи! — грозно сказал Генка и пристально глянул из-под бровей.

— Молчу, молчу, — все еще на хохоте поднял руки Гаврила. — А кого ты еще видел? — спросил, переводя дыхание.

— Ну тебя! — сказал Генка и углубился в работу.

— Кого? — спросил я.

Он не отвечал.

— Кого? — спросил я у Гаврилы.

— Его спроси, — сказал Гаврила, готовый расхохотаться.

— Ген, кого ты еще видел?

Генка вздохнул обреченно, поглядел на меня выразительным взглядом: дескать, чего вам говорить, все равно не поверите. И ответил:

— Двухголового…

— Кого? — я растерялся, не ожидая такого ответа.

Гаврила отвернулся, не желая мешать мне, но шея его побагровела от натуги, так хотелось ему смеяться.

— Двухголового. — И, глянув на прыснувшего деда, рявкнул по-взрослому: — Выдь! Выдь отсюдова, тебе говорят!

Гаврилу как ветром выдуло из зимовейки.

— Смеется еще, — сказал Генка и засопел, отчаянно работая ножом.

— А кто это такой? — спросил я.

И мальчишка вмельк посмотрел на меня: не смеюсь ли? Я не смеялся.

— Двухголовый, — просто сказал Генка и повел плечиком.

Это было сказано совсем так, как если бы я спросил: «А кто такая Мурка?» — «Кошка», — ответил бы он. Вот так и о двухголовом было сказано.

— А где ты его видел? — спросил я.

— Он из речки вылез. Высунулся вот так. — Генка вытянул из плеч голову, повел ею туда-сюда. — И опять занырнул. А потом опять вылез, а потом опять занырнул. — И, убедившись, что я серьезно слушаю, сказал: — Он меня боялся.

Это было что-то новое, поскольку я сразу, только услышав о двухголовом, подумал: «Его кто-то или что-то сильно напугало».

— А ты его не боялся?

— Не… Он смешной!

Потом Генка, чуть торопясь и сбиваясь, рассказал, как шел за ним двухголовый, как тот купался в реке и лазал по кустарнику, как прыгал высоко и пропадал, а потом вдруг вылезал из реки.

— Так кто же это был, Ген?

Мальчишка посмотрел на меня удивленно и вполне резонно ответил:

— Двухголовый.

— А когда медведь тебя лизал, он был? — спросил я, подыгрывая мальчишке.

— Не. Он потом вынырнул, когда медведи убежали… Он меня через виску перевез.

— Кто?

— Двухголовый.

— А как, Ген?

— Очень просто. Взял и перевез. Вот так: чик — и тама…

Помнится, когда я узнал, что в тайге, неизвестно где, потерялся мальчишка, меня охватило какое-то нервное возбуждение, я почему-то тогда совершенно ясно подумал о том, что кончится все благополучно, мальчишку найдут, а мне обязательно надо быть там и расспросить его, как он шел один, где спал, что ел, что видел. И вот теперь, ответив на все эти вопросы неохотно и скучно, он беззаветно и даже приподнято сочинял о странном двухголовом существе.

— Он говорить не мог, — сказал Генка, — только пищал. — И, покосившись на дверь, зашептал: — Ты деду не говори, он обещался сюда прийти.

— Ген, он же не умел говорить. Как же обещался? — сказал я.

— Так, обещался, — сказал Генка. Его ничуть не смутило мое замечание.

— А какой он был? — спросил я.

— Вот такой и такой, — повел он руками по воздуху, очерчивая что-то весьма несимметричное и маленькое. — И еще с ножками.

Я дал Генке карандаш, свою записную книжку:

— Сможешь нарисовать?

Он долго пыжился, пыхтел, покусывая кончик карандаша, задумывался и наконец начал рисовать.

Одна страничка меняла другую. То не получался овал одной головы, то подводила другая, то что-то, только ему ведомое, не могло быть тем, кого он хотел изобразить.

И наконец он удовлетворенно вздохнул. Я только сейчас заметил, что в муках творчества Генка здорово устал.

— Вот, — сказал он, — вроде похож. Маленько похож.

С листа записной книжки смотрело на меня удивительное существо с длинной шейкой, на которой двумя продолговатыми дыньками сидели одинаковые головки с большими глазами, лопоухие, по-видимому, курносые, но лишенные ртов. И вот еще что было интересно: не имея губ, они все-таки улыбались и были весьма добродушны. Тонкая шейка их чуть утолщалась книзу и замыкалась плавным эллипсом, и в центре этого полукружья болтались беспомощно ножки.