А вот Володина жизнь надолго разбилась этой смертью на «до» и «после». Выздоравливал он медленно и мучительно. Писать не хотел, жил переизданиями. Уже подрос Сережа, уже появились и его первые публикации, но Володю это оставляло равнодушным. Киселев-старший мучительно не мог простить единственному теперь сыну, что он – не Лёня.
Только продолжение жизни стало возвращать Володе свет. У Сережи родилась Маша, а потом и Лёня-младший. Только тогда Володя начал оттаивать.
И однажды все на той же аэропортовской кухне вытащил откуда-то несколько листиков с отпечатанным на машинке текстом и с виновато-восторженной улыбкой произнес:
– Сережка, вот гадик, замечательный рассказик написал, вы послушайте, Евгенсамолна…
Дю Вентре в эпоху Джугашвилли
Хочу представить вам, читатель, бретера и гуляку, друга моей юности, дравшегося в Варфоломеевскую ночь на стороне избиваемых гугенотов, еретика и атеиста, осужденного по 58-й с несколькими пунктами, гасконца, потому что им был д ‘Артаньян, и друга Генриха Наваррца, потому что мы все читали «Королеву Марго», великого и никому не известного зека Гийома дю Вентре.
Мне было восемь лет, когда я впервые запомнил его строки, и он, похожий на другого моего кумира, Сирано де Бержерака, участвовал в наших мальчишеских ристалищах. «Свой фетр снимая грациозно, на землю плащ спускаю я» соседствовало в моем дуэль ном лексиконе со строками: «Пустить вам кварту крови квартой шпаги поклялся тот, кто вами оскорблен». Но в отличие от Сирано, который жил только в моем воображении да в старой серовато – чернильной книжке Ростана, Гийом (это я уже тогда знал) существовал в реальности – в городе Абан за Уральским хребтом. У меня было даже доказательство его присутствия на земле – подаренные мне часы, на золотом корпусе которых стояли мои инициалы АКС, сплетенные в причудливый вензель.
Нет, все это не бред воспаленного воображения – это наша жизнь, умеющая сплести из нитей чистой, неприкрашенной правды ковер-самолет, или шапку-невидимку, или судьбу Гийома дю Вентре.
Возьмем ее вполне реальные очертания, которые можно подтвердить документами из личного дела, досье, перепиской или метрикой, патентом, справкой о реабилитации.
Жил-был человек по фамилии Харон, хромировал бабки и пре подавал во ВГИКе, дирижировал оркестром и валил двуручной пилой кедры, изобретал многоканальную систему звукозаписи и карусельный станок по непрерывной разливке чугуна, присутствовал на премьере «Броненосца “Потемкин”» в Берлине и при убийстве царевича Димитрия в Угличе, бил ломом лунки под взрывчатку и учил сына произносить букву «р» непременно в слове «синхрофазотрон». Был поэтом и педантом, вольнодумцем и ортодоксом, болел всеми болезнями своего времени и имел к ним пожизненный иммунитет. Был похож на птицу и вообще, и в смысле «мы вольные птицы; пора, брат, пора». И умер в благополучной Москве от лагерного туберкулезного удушья, перехватившего вздох легких.
Вам уже стало понятнее? Значит, мы на верном пути.
Когда-нибудь, ну, не при нашей с вами жизни, несмотря на ее пробуждающий надежду поворот, при жизни наших внуков и правнуков человечество преодолеет распри и в новом, удивительном единстве своем захочет заново прочесть историю, избрав в качестве оглавления не хронологическую цепь войн и монархов, катаклизмов и классовых битв, а последовательную, никогда не прерывавшуюся череду вершин – деяний человеческого духа, которая одна только и способна привести человечество к осознанию себя как единства. И построит это будущее человечество музей, в который со всех концов земли, из всех стран и континентов, будут привозить детей. Здесь, в залах этого музея, человечество выставит самые памятные, самые гордые свидетельства того, как вопреки всем мерзостям зла и вражды, сытой тупости и голодного отупения, сквозь все ночи мира светил людям бережно сохраняемый огонь добра, братства и творческой воли. В разделе рукописей, между дневниками Анны Франк и обгорелыми листами «Мастера и Маргариты», будет лежать небольшая, отпечатанная на розоватых синьках книжка «Злые песни Гильома дю Вентре».
Так начиналось мое предисловие к «Злым песням Гийома дю Вентре», вышедшим в свет в 1989 году. Издательство не ограничивало меня в объеме, и я слегка заболтался от распиравшей меня восторженной эйфории: трубят трубы, Гийом дю Вентре, наконец встречается со ста тысячами читателей! Через год тираж раскупили, книга стала библиографической редкостью, и отдельными сонетами из нее любители обмениваются сегодня в Интернете.