Частная коллекция

В личном общении, которое в течение этого года было весьма ограниченным, мои наблюдения недостаточны. Какое-то бытовое чувство юмора у Г. С. было, и в конце концов ей даже можно было рассказать анекдот. Но все-таки ее дом был царством Снежной Королевы. Милая хозяйка поила вас чаем. Но даже горячий чай не давал вам забыть, что милая хозяйка и есть Снежная Королева.

Поэтому сделаю предположение: чувство юмора у Г. С. было, но весьма специфическое. Из исторических персонажей ее эпохи в наиболее ярко выраженной форме им обладал Иосиф Виссарионович, о котором, как и о Г. С., существует куда больше легенд и апокрифов, чем документов и свидетельств. Не претендуя на точность определения – это юмор кошки, играющей с мышкой.

Так что все мои потуги избежать пафоса в конечном счете ушли на то, чтобы этот пафос в картине не торчал ослиными ушами, а приглаженного его там – сколько хотите. И ведь даже сей час, даже мне самому соблазнительно представить дело так, что от имени пафоса и безвкусицы выступала сценаристка, от имени сдержанности и вкуса – ваш покорный слуга, а высоким арбитром – Г. С. Но одно воспоминание мешает уступить этому соблазну:

Сценаристка, уже не помню, по какому поводу:

– Этого в картине не может быть. Вы что, не понимаете, какой скромности человек Галина Сергеевна? Галина Сергеевна – гений скромности! Этого в нашем фильме не будет!

А Г. С. уютно сидит рядышком на диванчике и… (помните, я уже говорил об избирательности ее слуха) ничего. Ни да, ни нет, вообще – будто от нее, как от Чеширского кота, здесь присутствует маленькая полуулыбка.

Словом, вопросы пафоса и юмора в процессе работы не обсуждались, но вот в вопросе сохранения легенды мне противостоял единый, укрепленный, почти не знающий сомнений фронт.

Почти – потому что мои попытки покуситься на легенду были разнообразны, иногда закамуфлированы и, прежде чем дать отпор намерениям противника, следовало обнаружить в них злодейское зерно.

Нахожу в архиве Г. С. копию аттестата выпускницы Ленинградского балетного училища Улановой Галины. Не просто преобладающая, а доминирующая отметка – тройка. Просто две или три четверки – как васильки в хорошо прополотом поле. В первый момент без всякой задней мысли говорю:

– Как же они вас недооценили, Г. С! Характерный танец – тройка, актерское мастерство (кстати, там предмет был назван как-то иначе) – тройка (?!) – это мы берем в картину!

Продолжительная пауза…

И еще одна сложность в создании образа героини этого мемуара: невоспроизводимость речи. Дело в том, что Г. С. была чрезвычайно косноязычна. Но косноязычие это имело одну удивительную особенность: не поняв, что она говорила, вы точно понимали, чего она хочет – так сказать, на уровне первой сигнальной системы. Возьмите синхронные съемки ее репетиций, выключите изображение, оставьте один звук – это даже не балетный воляпюк, это бессмысленный набор слов и междометий. Но там – в изображении – ее божественные руки, тело, они договаривают все.

А в обычной речи, где Г. С. вообще не пользовалась жестом, чем она достигала этого эффекта? Может быть, тем, что сила личности была помножена как раз на Легенду? Но почему за столько лет не сделать попытки преодолеть этот заметный даже у небожителя недостаток? Опять не знаю, но рискну сделать еще одно предположение: ей так было удобнее. Великая труженица Уланова могла бы усовершенствовать и свою речь. Это, как известно хотя бы из «Пигмалиона», требует хорошего учителя и большого желания. Учителей Г. С. могла себе выбрать для усовершенствования речи любых – от Алексея Толстого до Бориса Пастернака. Но – не хотела.

Почему? Опять попытаюсь догадаться. Г. С. выросла в Ленинграде во времена Большого Страха, когда нужно было либо владеть словом блестяще, чтобы скрывать свои мысли, либо говорить невнятно, чтобы произнесенное не было поставлено тебе в вину… Владея словом средне, можно было случайно высказать буквально то, что думаешь. Этого во все времена лучше избегать, а в те – особен но. Так природная косноязычность осталась непреодоленной.

Так что слов Г. С. насчет аттестата воспроизвести дословно не рискну, но смысл был такой: «зачем это, это никому не интересно». А теперь упрекните меня в излишней подозрительности, но стояло-то за этим: «не надо этого никому знать, не работает это на легенду, а разрушает ее». Но на уровне тех слов, которые были сказаны, затеять дискуссию о подтексте было невозможно, он в самом тексте не просматривался, мог быть только домыслен. По этому то, что я сейчас написал, и называется «домыслы».

Чем вообще легенда отличается от мифа? Это опять-таки мое доморощенное размышление. Миф возникает там, где фактов не хватает. Легенда – там, где они кого-то не устраивают. Потому-то я ненавижу легенды и поэтому со всей доступной, а точнее, позволенной агрессивностью искал способ хоть как-то поколебать легенду под названием «Уланова» – во имя живого человека, хотя и великой балерины, замечательного педагога.