Частная коллекция

РЕПАРАЦИИ

Моя мама была – моя мама.

Как мне описать тебя – мама?

Моя мама была – самая красивая из всех матерей на свете.

Моя мама говорила:

«Нет! Мой мальчик не мог вести себя плохо…» Она брала мою голову в свои ласковые ладони, ее пальцы длинные и широко расставленные. Ее глаза погружались в мои глубоко-глубоко, и она говорила: «Я! Я вела себя плохо! Потому что мой мальчик – это я!»

И много лет потом я всегда старался, я не мог вынести, чтобы моя мама вела себя плохо.

Моя мама!

Из всех мам всего мира моя была самая красивая.

По пути в крематорий мама видела мое лицо. Я знаю. Потому что я на пути в крематорий видел лицо моей мамы.

Мама, теперь они предлагают мне деньги, чтобы рассчитаться за тебя. Я все никак не могу сосчитать, сколько немецких марок стоит сожженная мама.

«Мой маленький мальчик не мог вести себя плохо…»

Мама. Я чувствую твои ладони на моем лице, мои глаза тонут в твоих. Ведь, правда, мама, ты не стала бы брать деньги за своего маленького, сожженного?

У моей сестры волосы были длинные и волнистые, цвета спелого золота. Мамины руки тонули в бело-золотой пене, когда она мыла их. А когда она ополаскивала их, они струились, как чистый золотой водопад, от шеи, через голову и до самого дна лохани.

Моя мама любила вплетать ленты в волосы крохотной дочки. Она вплетала их и напевала про себя:

Для золотых волосиков – ленточка зеленая,
Розовая ленточка – для шоколадной кожицы,
А голубая – с глазками…

У моей сестры глаза были голубые – как небо. Утром в субботу перед домом, когда в ее волосы вплеталось солнце, соседи всегда кричали из окошек:

«Чьи это волосы – лютик золотистый?»

«Мамины», – отвечала сестра.

Я любил ее волосы. Их ни разу не коснулись ножницы. Она говорила: «Мамины…»

Прежде чем сжечь мою сестру в крематории Аушвица, они сбрили ее волосы. 17 лет золотой водопад становился все больше и больше. Длинные струи золота. 17 лет.

Среди партии волос в мешках или в четырехугольных ящиках, плотно спрессованные, как хлопок со щедрой плантации, волосы моей сестры были посланы в Германию. Партию эту сгрузили на заводе, чтобы сделать:

одеяла…

мягкие кресла…

обивку…

Где-то в Германии юная фройляйн укрывается сейчас одеялом. Единственный золотой волос так и не переработался – торчит из одеяльной глади. Фройляйн протягивает обнаженную руку и дергает, дергает…

Фройляйн! Верните мне этот волос! Он из золотых локонов моей сестры…

Сестра, теперь они хотят вернуть за тебя деньги. Но я не знаю, сколько золотых марок стоит твой золотой локон.

«Чьи это волосы – лютик золотистый?»

«Мамины…»

Мама, мама, что скажешь ты – сколько стоят волосы твоего золотистого лютика?

А мама напевает про себя:

Для золотых волосиков – ленточка зеленая,
Розовая ленточка – для шоколадной кожицы,
А голубая – с глазками…

У моей сестры были глаза голубые – как небо.

Среди десятков тысяч я узнаю твой ботинок – папа!

Ты никогда не снашивал каблуков.

Ты всегда ступал прямо.

Каждый день новая гора обуви вырастает на квадрате крематория. Помнишь, когда я был маленький? Первый раз ты дал мне почистить твои ботинки, а я начистил и верх, и подошву. Как ты надо мной смеялся:

«Там есть, сынок, одна грязная сторона. На нее ступают. Будешь большой – поймешь».

Папа, я уже большой.

Солнце наклоняется над склоном обувной горы, освещая его мне, как фонарем:

Ботинки! Туфли!

Туфли. Ботинки. Без конца!

Рваный детский башмачок – как открытый рот ребенка, вот-вот мамина рука сунет ему полную ложку – детский башмачок – голова ребенка, глаза кишат среди горы ботинок и башмаков и вздымаются к солнцу, сверкающему на земле.

Рядом…

Узкая изящная дамская туфля, высокий легкий каблук с коричневой отделкой. Со всех сторон открытая. Несколько двойных кожаных ремешков перехватывают ее поверху. Золотая нитка на высоком подъеме блестит прямо в лицо солнцу.

Рядом…

Забрызганный известкой башмак рабочего. Солнце заглядывает в него, как в отверстие пещеры, вырубленной в бесплодной скале.

Рядом…

Ботинок альпиниста, его носок уцепился за склон горы, будто скалолаз вдруг застыл на полпути и затаил дыхание: «О, какая красота!..»

Рядом…

Нога с ботинком – протез по самый пах. Словно задрали штанину, голой кожей к солнцу.

Ботинки!

Ботинки без числа и счета!

Папа, среди десятков тысяч я узнаю твой ботинок.

Ты никогда не снашивал каблуков.

Ты всегда ступал прямо.

Как я могу взять деньги за мою сестру – «шлюху из полевого борделя», взять и не стать сводней?

Дайте мне…

Отдайте мне единственный волосок из золотых локонов сестры.

Отдайте мне ботинок, один-единственный ботинок моего отца. Сломанный конек моего маленького братишки.

И пыль, последнюю пылинку моей матери».