Частная коллекция

— Ну, а авторское право? Режиссеры-то снимали?..

— Все от всего отказались, возьмем, если надо, письменные отказы.

Короче, явная ловушка, причем почти неприкрытая. И чувствую я это всеми фибрами, но…

Во-первых, дурной характер: ах, никто не берется? Ах, никто не может? Ну так я…

Во-вторых… начинал Эфрос, последний режиссер - Володя Васильев, тот самый, нынешний директор Большого театра. Престижная компания получается.

То, что всё это об Улановой, было в-третьих или в-четвертых, Ну, знал, что великая балерина, все это знают; что педагог лучших солисток Большого; что-то еще из сплетен и легенд, словом, в тот момент это роли не играло. Настолько, что одним из условий я поставил — ни с героиней, ни с ее сценаристкой меня не знакомить. Боже, как глуп и самонадеян я был. За что и наказан потом по полной программе.

С Володей Васильевым мы познакомились и понравились, не понравились, но вполне поняли друг друга. Он считал, что из того, что снято, можно оставить буквально несколько кадров, остальное — снимать заново. У него даже был какой-то план.

Я сел в просмотровый зал и в четыре приема два раза проштудировал эти семь часов отснятого материала, а потом, всего за два месяца, с одной небольшой досъемкой, которую организовал Володя, сложил часовую картину «Осень великой балерины». Поскольку фильма этого не существует, вам придется поверить мне на слово — это было хорошее кино. Тем более что виноват в том, что его нет, только один-единственный человек — я сам.

В процессе монтажа я этот фильм полюбил, — настолько, что вложил в него две семейные реликвии: он начинался стихами Самойлова, посвященными моей маме, а заканчивался под стихи Евтушенко, посвященные лично мне (кстати, читал я их сам, что мне потом отпоется). Дикторского текста — кроме стихов — не было вообще. Я честно сработал на легенду, тем паче что на другое просто не тянул материал, за исключением, может быть, не очень внятного, но очень красивого куска, снятого на Селигере, где Уланова разговаривала со старушкой и каталась на байдарке. В остальном — она ходила, сидела или репетировала. Словом, получилось кино об очень одинокой женщине, у которой есть две связи с реальностью: прогулки и репетиции.

Далее я исходил из того, что, как бы гениально она ни танцевала, это было четверть века назад, да и кто сказал, что пленка сохраняет гениальность танца? Одним словом, в фильме были только намеки, такты танца, застывавшие знаменитыми улановскими позами (в стоп-кадрах). И укладывалось все это в 55 минут — идеальней ТВ-метраж того времени, когда он еще не диктовался рекламой.

Успех был оглушительный. То, что это понравилось начальству, меня мало воодушевляло — а куда ему деться в этой производственной катастрофе, из которой я их извлекаю. Но мои коллеги, которым я верил, в один голос твердили, что это лучший мой документальный фильм. А самое главное — пришедшие на рабочий просмотр Володя Васильев и Катя Максимова были просто в восторге и никак не хотели поверить, что эта стройная Афродита фильма родилась из хорошо им знакомой сумбурной пены материала.

Ну же, Симонов, возьми быка за рога: всем нравится, фильм окончен производством, подпишите акт, и ты гений и спаситель отечества, а впереди — свобода и гонорарная ведомость!

Самое худшее, что произойдет: заказчику не понравится, фильм отложат, ну, денег не заплатят, ну, не напишешь ты через почти двадцать лет этого мемуара — все!

Негоже вороне роптать на лисицу, когда вещуньина с похвал вскружилась голова и фильм, то бишь сыр, выпал…

Общее торжество приобщенности к произведению высокого документализма! Что же мы будем прятать от Галины Сергеевны такое произведение? Художник не может не оценить достижения другого художника! Вместе посмотрим и…

— Карр, карр!..

Все-таки, когда пишешь историю, не грех иногда заглядывать в собственный архив, не полагаясь на память, всегда излишне блатожелательную к автору.

Мне, конечно же, хотелось выглядеть более независимым, более решительным и нелукавым.

Однако найденное в архиве письмо заметно смещает акценты. И, поскольку нашел я его, уже закончив это длинное вступление, решаюсь вставить его в уже написанный текст, что, может быть, позволит читателю с большей критичностью отнестись к остальным продуктам моей памяти, о которых документы не сохранились.

Единственное, что меня оправдывает: я искренне забыл, что почти двадцать лет назад написал это своей рукой и до сих пор не помню, послал я его или не послал. Впрочем, это дела не меняет.

Глубокоуважаемая Галина Сергеевна!

Боюсь, что в последние несколько месяцев я оказался невольной причиной Вашего недоумения, или того хуже — недовольства. Хотел бы объясниться письменно, прежде чем явиться к Вам и просить извинения изустно.