Частная жизнь короля Джона Сноу (СИ)

— И говорила. Я единственный человек, который может сказать Сандору Клигану, что он выглядит дураком, не рискуя остаться без руки или головы — в голосе Сансы прорезалась гордость. — Но довольно обо мне. Я хочу поговорить о Лианне.

— Да? — Джон искоса взглянул на Сансу из-под упавшей на глаза пряди распущенных волос, мальчишеская улыбка расползлась по губам, а в жилах снова заплескался крепкий ночной хмель.

— Полагаю, что, как честный человек, ты теперь обязан на ней жениться.

— Жениться?

— Что тебя так удивило в моих словах, Джон? Ты провел ночь с девицей и забрал ее невинность, насколько я знаю — так что, по чести, выходов у тебя немного.

— Но, я… я не думал об этом. Не знаю, почему. «Возможно, потому, что до сих пор ощущаю себя женатым на Дейенерис» — подумал Джон, но вслух этого не сказал. Слишком уж болезненным был опыт сестры по части брачных обетов и верности им.

— Почему? Ты не любишь ее?

— Сама знаешь, что люблю. Просто я привык думать, что она предназначена другому мужчине и старался не давать воли своим желаниям.

— Но теперь-то это не так. Ты свободный мужчина, а Лианна, по всей видимости, более не обручена с Мертоном Мандерли. Я не верю, что ты просто улетишь на своем драконе обратно в Королевскую гавань и будешь жить, как раньше.

— Нет, разумеется нет! Я… я не знаю, согласится ли она.

Санса приподняла одну бровь:

— Ты всерьез думаешь, что такая женщина, как Лианна Мормонт, разделила бы с тобой постель просто на одну ночь, не думая о будущем?

— Нет, я не об этом. Но ты же понимаешь — если она станет моей женой, ей придется попрощаться с Медвежьим островом, с Севером и со свободой. Я знаю, как тяжело северянину на юге, знаю, как надоедают эти обязанности и придворные манеры — а она не знает. — и добавил тише — Я боюсь, Санса.

Она наклонилась к нему, и мягко сжала его руку:

— Но этого не избежать, брат. Я не мужчина, и никогда не участвовала в сражениях, но кое-что о любви я знаю, и иногда надо идти напролом, прямо через свой страх, в самую его глубину — помнишь, именно это ты мне говорил? Я последовала твоему совету и обрела счастье, хотя страх все еще не оставил меня до конца.

Джон кивнул, потом вздохнул и, не говоря больше ни слова, встал из-за стола. Он был благодарен Сансе, но сейчас ему было необходимо побыть одному. Ноги сами понесли его в богорощу — здесь она была едва ли не древнее, чем в Винтерфелле. Он сел прямо на землю, прислонившись спиной корнями к стволу чардрева, вольно или невольно подражая своему воспитателю, который тоже приносил под крону из алых листьев все свои думы, и закрыл глаза, ощущая, как пробивающееся сквозь листву солнце согревает его лицо — так похоже на ее поцелуи…

… Когда после третьего стука он легонько толкнул дверь, она отворилась сама — то ли Санса ему солгала, то ли дверь открыли намеренно, ожидая кого-то — его? Джон сглотнул и вошел в комнату. Главное место в ней занимала кровать — древнее огромное ложе с резной деревянной спинкой, потемневшей от времени. Там, среди смятых простыней и наваленных грудой дорогих мехов, он не сразу различил женскую фигуру в белой сорочке и с рассыпавшимися по плечам прядями темных волос. Подойдя ближе, он в неярком свете свечей разглядел, что она выглядит заплаканной и несчастной — нос и глаза опухли и покраснели. Чувство вины опять проткнуло его как шило, и Джон, ничего не говоря, опустился на колени перед кроватью и зарылся лицом в подол ее рубашки. Он был готов к чему угодно — что она оскорбит его, закричит, ударит, прикажет ему убираться прочь — но не того, что девичья ладонь ласково и робко погладит его по голове. Это было так не похоже на ту Лианну, которую он знал — решительную и суровую — что он поднял глаза, а уже через мгновение, сам не заметив, когда совершился этот переход, исступленно целовал ее везде, куда попадали губы — щеки, шея, нос, уши, брови, плечи. Он не помнил, как и когда избавился от одежды и куда полетела вслед за ней рубашка, которую он стащил с Лианны, тяжело дыша от нетерпения. А затем — затем он ощутил ее руки, обнимающие его спину, и ее губы на своих губах, и близость ее тела во всей полноте, открытости и незащищенности, от которой у него темнело в глазах.

После того, как он утолил первую страсть и безумие оставило его, Джон с раскаянием подумал, что мог быть слишком груб, слишком напорист — он был первым и знал это, но у него-то никогда не было девицы, не знавшей мужчины до него. Но, когда он спросил об этом Лианну, та только помотала головой и зажмурилась — да уж, она-то не признается, даже если ей и было больно. Позже пришло время и для нежности — для того, чтобы изучать каждый изгиб и впадинку ее стройного тела и открывать его ей самой, и каждый вздох удивления и наслаждения, который она издавала, был для него лучшей наградой…