Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

ЗИНГЕР. Были, конечно, интересные моменты, да. Я до сих пор удивляюсь, насколько плохо я понимала театр как таковой. Я была совершенно нетеатральным человеком. И осталась нетеатральным человеком. Главный театральный опыт моей жизни – неудавшаяся попытка поставить «Золушку» Шварца во втором классе. Единственным светлым пятном так и не осуществленной постановки был мой одноклассник с большим воодушевлением швырявший на пол свою шапку-ушанку и вопивший «К черту, к дьяволу! Ухожу в монастырь!».

Для меня все шло через литературу. Даже непобедимое оружие, позволявшее мне одерживать верх в школьной войне полов, я обнаружила еще в четвертом классе в книге «Гоголь» – сейчас уже трудно вспомнить, была ли то «Майская ночь, или Утопленница» или «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», – так что я слыла грозой мальчишек и долго еще таскала их за чубы с чувством глубокой благодарности первоисточнику.

Но перед поступлением я начитывалась всякого. И читала какие-то не самые обычные вещи. Федора Федоровича Комиссаржевского, Николая Николаевича Евреинова… Так что мне было о чем поговорить на собеседовании. И все это происходило ко взаимному удовольствию моему и преподавателей, которые меня спрашивали. Поэтому для меня было чудовищной травмой, когда мне сообщили оценку за собеседование. Это была четверка. Я редко расстраивалась из-за всяких результатов, но тут была обида, потому что я могла поступить только по результатам этих двух экзаменов по специальности, если бы они поставили мне нужную оценку. Я уже не помню всех этих подробностей. Я видела, что все было хорошо, не было сомнений. Рецензию я написала на пятерку, но дела это уже не меняло, пришлось сдавать и остальные экзамены. Все же, я сдала их с грехом пополам, хуже всего историю, потому что история партии уже и всякие такие моменты, которые вызывали у меня вполне понятное отторжение.

ГОРАЛИК. Театральный вас в этом смысле разочаровал? Вы ждали чего-то более близкого своим интересам?

ЗИНГЕР. Нет, я ничего не ждала. Это тоже история (и отчасти даже история партии, можно сказать), потому что я не хотела никуда поступать. Я еще в десятом классе собралась выходить из комсомола, терроризировала своих родителей…

ГОРАЛИК. Какой это год был?

ЗИНГЕР. Это был 1987-й, наверное.

ГОРАЛИК. Уже можно, но еще не нужно?

ЗИНГЕР. Нет, еще нельзя, еще совершенно было нельзя. Нет, никакой не 1987-й, похоже, у меня цифровая дислексия развивается, 1978-й.

ГОРАЛИК. А чем руководствовались?

ЗИНГЕР. На даче – дача вообще играла огромную роль, я про дачу по сути еще и не начинала рассказывать – на даче непременно слушались «голоса». Дедушка слушал «Спидолу», и все присутствовали. И вообще, разговоры о политике велись при ребенке постоянно.

ГОРАЛИК. Прекрасно же?

ЗИНГЕР. В общем-то, я не уверена, что так уж в самом деле прекрасно. Взвешенность восприятия, которая могла быть у взрослых, у меня отсутствовала напрочь. Для меня все было очень остро и требовало действия. И почему этого действия не последовало? Вероятно, я просто с нужными людьми в тот момент совсем не была знакома, а позже появились другие приоритеты. И я помню, как я терроризировала мать, а она меня пыталась отговаривать и приглашала своих знакомых, которые на меня должны были повлиять.

Помню еще одну городскую олимпиаду, на сей раз по истории, для которой я писала работу про декабриста Михаила Лунина, тоже все больше про внутреннюю свободу распространялась. И был какой-то странный опросник, в котором я, бравируя, на вопрос «Кем вы хотите быть?» (предполагалось, что историком или учителем истории) ответила: «разнорабочим». Я очень живо это помню, все происходило, между прочим, в казематах Петропавловки. И помню нашу компанию трех девочек, которые прошли на эту городскую олимпиаду. Кстати, та, что получила первое место, действительно, стала историком. Она писала о Трубецком и оправдывала его невыход на площадь.

А борец из меня не получился. Я по природе своей не борец и не способна ценить то, что может достаться с боем. Зато я умею любить то, что дается даром, в подарок. И радоваться этому.

Может быть, я перебрала в юности бунта и борьбы. В детстве я тоже не была борцом. Когда мой дядюшка, пытаясь научить меня плавать, без предупреждения убрал свои поддерживавшие меня руки, я тут же камнем пошла на дно. Помню свое праведное негодование: было бы только справедливо, если бы я утонула после такого предательства. Сколько лет мне тогда было? лет 6–7, еще до школы.

Единственный вид борьбы, в котором я иногда упражняюсь, – это борьба с собой. Вольная борьба. Тут я тоже не большой герой, но и уступать себе не хочу, так что иногда случается побеждать. И поскольку внутри это как бы само собой происходит, то и радует. Что же до внешнего, то я научилась только двум вещам: игнорировать его или противостоять ему.

ГОРАЛИК. На фоне этой учебы с жизнью происходило что? Вообще – сколько времени вы провели в Театральном?