Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая

Исторически это понятно: то, что меня в современной поэзии интересует, происходит, как ни крути, в основном из послевоенной неподцензурной словесности. И – я не помню чья это идея, но она кажется мне очень верной, – если поэзия и малые прозаические формы в такой социокультурной среде могли существовать пусть не комфортно, но приемлемо, то уже большие прозаические формы, а особенно рефлексия (ближе она находится к академической сфере или дальше от нее), требуют для своего нормального развития публичной сферы. И вот в ее отсутствие возникают какие-то не совсем конвенциональные формы, которые в нормальной ситуации составляют некоторую часть большого поля, а в не совсем нормальной – его единственное содержание.

И вот эти формы стали интересовать меня меньше – при том что я полагаю их ценными, при том что интуиции, которые там можно обнаружить, часто хоть как-то фиксируют нечто совсем почти неуловимое. То есть я не подвергаю сомнению ценность этого способа, его просто недостаточно. И в этой ситуации мне кажется и оправданным, и необходимым пытаться если не говорить, то хотя бы думать об этом на языке гуманитарной теории.

ГОРАЛИК. Почти всем, с кем я говорю в рамках этого проекта, труднее всего говорить примерно про последние 10 лет – понятно почему: нет выстроенных нарративов. Ты хочешь рассказывать про то, чем занимался после 2004 года?

ЛЬВОВСКИЙ. Нет, не очень, это все-таки слишком недавняя, наверное, история, понимаю большинство людей (здесь смайлик). Но вот если про 2004-й, то это как раз вышел наш с тобой роман, после которого мне стало понятно, что романы мне писать не надо, – я перечитывал его полгода назад за некоторым делом и выяснил, что все лучшие, на мой вкус, фрагменты все-таки написаны тобой. С тех пор, то есть если считать с 2004-го, у меня вышло две с половиной книжки. За это время я почти перестал переводить – в общем, скорее, по недостатку времени – но наверное и не только. В конце концов я стал заниматься тем, чем сейчас в основном занимаюсь – то есть какими-то гуманитарными исследованиями. Выше я излагал свои резоны в этой связи, касающиеся поэзии, – но в целом меня это и вообще занимает, не только применительно к стихам.

ГОРАЛИК. Ты выбрал гуманитарные исследования, но не «тексты про тексты».

ЛЬВОВСКИЙ. Ну сейчас я пишу о текстах, причем написанных по-русски, но другого рода. То есть не о стихах. Это не значит, что я о стихах не думаю, – но мне, кажется, как раз нужно какое-то время – чтобы подумать. Но тут есть, конечно, и другая проблема: с возрастом чаще начинаешь спрашивать себя, зачем нужно то, чем ты занимаешься. Я имею в виду, не применительно к стихам – там этого вопроса не возникает, иначе устроено. А вот применительно к остальному… И даже там: легко может оказаться так, что никакие размышления об этой части культуры, которая по-русски, уже не будут востребованы. И все наши письма будут пылиться где-то на складах мирового Главпочтамта. Я имею в виду, не мои письма, не чьи-то конкретные, а вообще – если про это.

ГОРАЛИК. Или наоборот.

ЛЬВОВСКИЙ. Или наоборот. Но сейчас пока перспективы выглядят не очень. У меня когда-то была подруга по переписке, из Македонии. У нее был отличный русский, но иногда все равно немножко смешной. Я почему-то запомнил, как она рассказывала, что, вот, мол, когда жила вместе с подругой, в общежитии, их, значит, «часто посещала мышка». Ну вот и меня тоже посещает. Такая, что все мы, знаешь, – вроде специалистов по Австро-Венгрии, – а некоторые уже даже и фигуранты истории австро-венгерской культуры. Году то ли в 1903-м, а то ли уже и в 1910-м, не знаю. А с другой стороны думаешь: ну, даже если и так, – что это меняет?

2015

Евгения Лавут

Лавут Евгения Сергеевна (р. 1972, Москва) – поэт, переводчик, журналист. Окончила романо-германское отделение филфака МГУ. Работала журналистом, переводчиком, учителем английского языка, радиоведущим. Редактор издательства Corpus.