Часы

Ветер сек лицо мелким песком, сорвал и играючи унес крышу с соседнего дома. Серая пыль забивала глаза, волосы и нос, проникала в щели, осаждалась на подоконниках, столах, посуде. Буря подняла пересохшую вспаханную землю, разнесла ее по улицам колонии, унесла в степь. Иоганнес размазывал слезы по грязному от пыли лицу. Пропали посевы, пропали труды. Ничего не выросло на полях в тот год, и осенью начался голод. Зерно, что привозили на рынки с северных краев, вздорожало вчетверо, а деньги, полученные по указу императрицы, кончились. Скотина тощала от бескормицы, и многих коров пришлось зарезать, чтобы спасти людей. Выручала волжская рыба, но зимой и ее не стало, обмелела Волга, скатилась в море рыба. Марта почернела лицом, стала похожа на старуху, к весне слегла, а вскоре ее не стало. Рядом с колонией росло, расширялось кладбище, и там лежало едва ли не столько, сколько было живых.

А может быть, Господь забрал Марту к себе, чтобы она не видела тех страшных людей. Иоганнес уже не помнит, в каком году это было, только-только стали восстанавливаться после голодного года. Они приплыли по Волге, высадились на берег и пришли в колонию. Они выгнали всех, и взрослых, и детей, на площадь. По-русски во всей колонии понимали только Гельцель и Вольфганг. Среди этих разбойников были и узкоглазые, похожие на степняков-киргизов. Главный разбойник был одет в богатую одежду, один глаз у него был перевязан, а через щеку шел страшный шрам.

— Переведи им, — кнутом он ткнул в Гельцеля, — чтобы присягнули на верность царю Петру Федоровичу, и тогда он одарит вас своей милостью.

И тогда вышел Вольфганг и сказал, что мы не знаем царя Петра Федоровича и что российская императрица — Екатерина.

— Катька — самозванка и немка! — заорал одноглазый. — И мы доберемся до нее и до вас, немцев, если не присягнете истинному царю.

Он вытащил саблю и ударил Вольфганга, и тот упал. А Гельцель велел встать всем на колени и поклясться в верности разбойничьему царю. А потом они забрали всех лошадей, которые были во дворах, и угнали коров. Вольфганг выжил, Анхен выходила его, только у него стали трястись руки и сильно болеть голова.

Потом Иоганнес узнал, что это были бунтовщики, их главарем был Емельян Пугачев. Второй год на Волге продолжались беззаконие и разбой, и армия не могла усмирить бунтовщиков. Стали доноситься слухи, что степняки кайсак-киргизы вооружились и нападают на колонии. Иоганнес понял, что искать защиты в этой стране не у кого, и купил ружье. Молодой Руперт посмеялся над ним: «Эти малорослые степняки? Я их видел немало на рынках. Мне ли их бояться?»

Глупый молодой Руперт! Киргизы налетели со степи, там, где вставало красное от пыльного облака солнце. Они скакали на своих мохнатых лошадках и тонкими голосами кричали «Хур-р-ра-а-а!» Их было очень много. Иоганнес заперся в доме и по лестнице залез на чердак, где лежало его ружье. Киргизы подскакали к его дому, и Иоганнес стрелял в них. Киргизы развернулись и умчались. У молодого Руперта не было ружья, киргизы ворвались к нему в дом и изрубили Руперта кривыми саблями. Его жена с маленьким сыном спряталась в подвал и потому спаслась. Киргизы разграбили все, что попалось им, увели лошадей и скот. Руперта похоронили на кладбище неподалеку от могилы Марты…

А может быть, прав был тот молодой пастор, который говорил, что нужно жить на земле предков?

Все медленнее двигаются ивовые прутья в старческих руках, свесилась седая голова, дремлет на солнышке старый Иоганнес, и снится ему его родное село на берегу Майна. Еще нет проклятой войны, он в новой рубашке и соломенной шляпе с лентой идет по улице, а навстречу ему — Марта, молодая и красивая, машет ему рукой, манит, манит: «Пойдем ко мне, Ганс, я живу уже не здесь, там хорошо, там нет войн и злых людей, и мы там будем счастливы…»

***

Весной на третьем году службы Герка получил наконец отпуск на родину. Десять дней, не считая дороги, и вот он в пассажирском вагоне сидит и смотрит на степи Прибалхашья, плывущие, разворачивающиеся широким кругом за окном. Почти три года тому назад в окне теплушки они были безнадежно-тоскливыми, желто-серыми, а сейчас покрыты зеленой травой с полянами маков, радостные, обещающие. Домой! Домой! Поезд идет слишком медленно, целые сутки, не спится и ночью. В кромешной темноте редко-редко мелькнет фонарь у переезда да призрачный, слабый огонек замелькает на горизонте. То ли ночная машина, то ли чье-то жилье в этой нежилой тьме. Герка задремывает и просыпается от толчка — станция Сары- шаган. Еще двенадцать часов — и дома! Он не сообщал, не писал, что приедет, явится неожиданно, мама растеряется и удивленно спросит: «Ты откуда?» И только потом…